Монах

— Такой сон не может быть естественным! — вскричала в испуге Эльвира, чье негодование росло с каждым мгновением. — Тут кроется какая-то тайна! Но трепещи, лицемер! Все твои злодейства скоро будут раскрыты! Помогите! Помогите! — закричала она. — Сюда, ко мне! Флора! Флора!

— Выслушайте меня, госпожа! — взмолился монах, которого близость разоблачения привела в себя. — Всем, что свято и беспорочно, клянусь, что честь вашей дочери не была поругана! Простите мне мой грех! Избавьте от позора и дозвольте тайно скрыться в монастыре. Помилосердствуйте! А я клянусь, что не только впредь Антонии ничего от меня грозить не будет, но что всей своей жизнью я докажу…

Эльвира резко его перебила:

— Антонии ничего не будет грозить? Об этом позабочусь я! А ты более не сможешь злоупотреблять доверчивостью родителей! Твоя порочность откроется всем! Весь Мадрид содрогнется перед твоим коварством, твоим лицемерием, твоей развращенностью! Флора! Флора, где ты?

Слушая ее, монах вдруг вспомнил Агнесу. Вот так же молила она его о милосердии, и так же он отверг ее мольбы. Теперь настала его очередь страдать, и заслуженно, этого оспаривать он не мог. Тем временем Эльвира продолжала звать Флору, но от гнева голос ее не слушался, хриплые крики не могли пробудить служанку, спавшую крепким сном. Подойти к чулану Эльвира не осмеливалась, чтобы не дать монаху возможности спастись. Он же только об этом и думал. Если бы ему удалось скрыться в монастыре никем более не замеченным, то, полагал он, ничем не подтвержденного слова одной Эльвиры окажется мало, чтобы погубить его в глазах Мадрида, преклоняющегося перед ним. С этой мыслью он схватил ту одежду, которую успел сбросить, и кинулся к двери. Эльвира разгадала его план, поспешила за ним и схватила за плечо прежде, чем он успел отодвинуть засов.

— Не пытайся бежать! — сказала она. — Ты не выйдешь из этой комнаты, пока не явятся свидетели твоего преступления!

Тщетно вырывался из ее рук Амбросио. Эльвира только крепче их сжимала, продолжая звать на помощь. Монах был вне себя от страха. Он ждал, что вот-вот на ее голос сбегутся люди. Мысль о разоблачении ввергла его в бешенство, и он принял решение равно отчаянное и варварское. Внезапно извернувшись, он одной рукой схватил Эльвиру за горло, чтобы прервать ее крик, а другой опрокинул на пол и поволок к кровати. Ошеломленная внезапным нападением, она почти не сопротивлялась, когда, выхватив подушку из-под головы ее дочери, он зажал ей этой подушкой рот, а коленом изо всей мочи надавил на грудь, стремясь лишить ее жизни. И это ему удалось. Хотя страдания вернули ей силы и бедняжка долго тщилась вырваться, все было напрасно. Монах продолжал упираться коленями ей в грудь, безжалостно наблюдал, как судороги пробегают по ее членам, и с бесчеловечным равнодушием созерцал агонию расставания души с телом. Наконец агония кончилась. Эльвира перестала бороться за жизнь. Монах поднял подушку и посмотрел на мать Антонии. Лицо ее жутко почернело, члены более не двигались, кровь застыла в жилах, сердце перестало биться, пальцы окостенели. Амбросио убедился, что благородная, величественная женщина стала теперь холодным, бесчувственным и отвратительным трупом.

Едва монах довершил страшное дело, как он постиг всю чудовищность своего преступления. Ледяной пот заструился по его телу, веки сомкнулись. Он добрел до кресла и рухнул в него, почти столь же мертвый, как распростертая у его ног злополучная Эльвира. Из этого состояния его вывела мысль о том, что надо бежать, пока его не застали в спальне Антонии. У него пропало всякое желание воспользоваться плодами своего преступления. Антония теперь внушала ему омерзение. Горячечный жар в его груди сменился смертельным холодом. Он был способен думать лишь о грехах и смерти, о нынешнем своем стыде и будущей каре. Вне себя от раскаяния и страха, он приготовился бежать. Однако, как ни велик был его ужас, он не забыл принять меры предосторожности. Вернул подушку на кровать, собрал свою одежду и направился к двери, только когда взял в руку роковой талисман. Страх вверг его в такое безумие, что ему чудилось, будто путь ему преграждают легионы призраков. Куда бы он ни поворачивался, перед ним словно лежал обезображенный труп, и прошло много времени, прежде чем он добрался до двери. Чародейный мирт не обманул и на этот раз. Дверь открылась, и монах торопливо спустился по лестнице и вышел наружу. В монастырь он проник незаметно и, затворившись у себя в келье, предал душу пыткам бесплодного раскаяния и ужаса перед неминуемым разоблачением.

ГЛАВА II