Монахиня и Оддбол (СИ)

Столичные газеты продолжали бурно обсуждать результаты прошедшего церковного трибунала по делу с прочно укрепившимся названием, под которым ему теперь, похоже, было суждено войти в анналы истории — "Казус Фосбери". Основное внимание, конечно, привлекало грядущее смягчение церковного закона о крещении незаконнорожденных детей. Ведь это крещение теперь обещало стать практически поголовным, ибо даже если один пастырь откажется крестить такого ребёнка, можно будет обратиться к другому священнослужителю, с более мягким сердцем. В обществе на все лады обсуждалась эта новость, люди примеряли её к себе и к своим знакомым, которых она непосредственно могла коснуться. Нарастали также покаянные настроения в жестокости по отношению к незаконнорожденным, вплоть до призывов просить короля разрешить официальное признание бастардов с наделением их права наследования дворянского тиутла по желанию родителя.

Много внимания газеты уделяли и частным вопросам по прошедшему делу. Осторожно обозначивался факт аннулирования брака графа Фосбери и маркизы Крэйбонг, не касаясь при этом причин такого решения суда — королевская цензура и влияние герцога тут явно делали своё дело.

Зато в отношении леди Элинор Фосбери журналистов ничего не сдерживало. Проявив таланты сыска в лучших традициях детективного агентства Алана Гумбертона, а то и с его помощью, журналисты разыскали в маленькой деревне графства Фосбери простолюдина Бенджамина Хьюза с его дочерью. Всюду публиковались история и интервью плотника, бесхитростно, а может и корыстно, даваемые им любым обратившимся к нему изданиям. Газеты пестрели громкими заголовками и зарисовками бывшего замкового плотника и его искалеченной дочери. Поведение леди Элинор обсуждалось во всех слоях общества Бригантии — от светских салонов высокой знати до самых низкопробных трактиров. В результате это возмущение достигло сильнейшего и уже опасного накала.

Возможно поэтому Его Величество Седрик Второй без промедления рассмотрел доклад церковного трибунала по обвинению леди Элинор в клевете. Король постановил лишить её дворянского звания и фамилии, полученной в браке. Все газеты приводили заключительные слова короля Бригантии при рассмотрении этого дела: "И советую вам, миссис Элинор Уокман, если через три года надумаете каяться в церкви, предварительно попытайтесь искупить вину перед собственной дочерью".

На приём в королевский дворец Майкл поехал один, без сопровождения какой-либо дамы, которую мог бы взять с собой в силу традиции. Ему совсем не хотелось развлекаться, и этот выход в высший свет был обусловлен лишь настойчивым приглашением принца и желанием, если получится, узнать о решении короля по поводу его, Майкла, матримониальных планов.

Однако появление виконта на этом приёме было принято придворным обществом с большим интересом. Он был холостым, знатным аристократом, весьма недурён собой, вдобавок слухи о его предприимчивости и богатстве успели широко разойтись в свете. Теперь если кто-то и вспоминал, что его в своё время прозвали оддболом, то относились к этому как к незначительному пустяку или даже интересной особенности его личности. Вследствие всего этого Майкл то и дело натыкался в большой зале приёмов на ищущих его внимания людей, желающих завязать либо укрепить полезное знакомство, или представить ему своих незамужних дочерей.

В результате поначалу Майкл воспринял приглашение принца Адриана уединиться для разговора как спасение от этого чрезмерного внимания к своей персоне. Принц и виконт вышли на балкон, выход к которому для остальных гостей перегородила выдрессированная свита Его Высочества.

— Виконт, я знаю о тех слухах, которые перед церковным судом распространяла о вас в свете бывшая леди Элинор Фосбери, касаемо вашей якобы интимной связи со второй женой графа, и даже вашего предполагаемого отцовства её ребёнку, — начал принц Адриан, — Вы можете мне не поверить, но я был едва ли не единственным из не являющихся близким к вам людей, кто ни на миг не усомнился, что эти слухи абсолютно лживы.

— Очень Вам признателен, Ваше Высочество, — ответил Майкл, недоумевая от избранной принцем темы разговора.

— А хотите знать, почему я не усомнился?

— И почему же, Ваше Высочество? — задал Майкл вопрос, на который явно напрашивался принц.

— Да потому что я знаю, что леди Долорес-София является монахиней по своей сути. Соблазнить её до брака было вообще невозможно, она даже в свет не выходила. А во время брака она была непрошибаемо верна собственному мужу.

Майкл понял, что ему как-то не нравится этот разговор. "Вечер перестаёт быть томным", подумал он.

— Прошу простить меня, Ваше Высочество, но я не чувствую себя вправе обсуждать эту леди в таком ключе.

— Бросьте, виконт, мы сейчас одни, а между мужчинами и примерно ровесниками подобные темы являются самыми что ни на есть распространёнными.

— Но, как вы справедливо заметили, те обвинения леди Элинор были не более чем клеветой, о чём я и свидетельствовал в церковном суде, и больше мне нечего к этому добавить.