Монархи-долгожители

По свидетельствам современников, вторая супруга короля обладала многими достоинствами, и не только духовного характера. Несмотря на зрелый возраст, она считалась одной из самых красивых женщин королевства. Хотя на портретах Франсуаза, как правило, запечатлена в черных одеяниях, на самом деле она особенно любила голубые платья и всегда старалась следовать моде. Благодаря честолюбию и сильно развитой воле эта женщина научилась сохранять самообладание и при этом владела великим искусством любви в интимной жизни. Свидетельством того, что она была великолепной любовницей, может служить тот факт, что за 22 года брака король, столь любивший прекрасный пол, ни разу не изменил ей. А еще мадам де Ментенон была очень интересной собеседницей. Король ежедневно говорил с ней на самые разные темы: строительство, искусство, религию, образование и воспитание. Она стала единственной женщиной, которую Людовик XIV все-таки допустил к решению политических вопросов. На это указывал в 1686 году маркиз де Сурш: «Можно было не сомневаться, что мадам де Ментенон занимается политикой, ибо она оказывала свое покровительство каждому министру, чтобы включить их в сферу своих интересов, и старалась уравнять их в их влиянии, не допуская, чтобы кто-либо из них слишком возвысился над всеми остальными». Однако многие царедворцы, привыкшие к свободным нравам при дворе, отзывались о времени «правления» третьей королевы Франции весьма неодобрительно. Они считали, что под ее влиянием Версаль превратился в скучное место, где им приходилось прятать сжигавшие их страсти под маской благочестия. Но самому Людовику XIV теперь нравилась тихая семейная жизнь, которой он и предавался с новой супругой с наслаждением. Впрочем, большинство современников небезосновательно считали, что король из одной крайности перешел в другую: от распутства обратился к ханжеству. Он совершенно оставил шумные сборища, празднества и спектакли – все это ему теперь заменяли проповеди, чтение нравственных книг и душеспасительные беседы с иезуитами.

«Я ухожу, но государство будет жить всегда…»

Последние годы жизни Людовика XIV наряду с внешнеполитическими неудачами ознаменовались множеством семейных несчастий. Так уж получилось, что когда король наконец-то почувствовал вкус к спокойной семейной жизни и ощутил себя главой огромного семейства, череда внезапных смертей стала уносить одного за другим его наследников и ближайших родственников. Эти тяжелые утраты начались в 1711 году и продолжались вплоть до смерти самого Людовика XIV.

Первым в этом ужасном списке утрат оказался единственный сын Людовика XIV от Марии Терезии, пятидесятилетний Луи Французский. На второй день празднования Пасхи в апреле 1711 года он вместе с невесткой, герцогиней Бургундской, отправился в Мед он и по дороге встретил священника, который направлялся к больному со Святыми Дарами. Монсеньор поинтересовался, чем болен умирающий. Оказалось, что у того оспа. И хотя Луи переболел этой болезнью еще во младенчестве (а может быть, именно поэтому), он всегда ее очень боялся. Встреча со священником произвела на него неприятное впечатление, вызвав нехорошее предчувствие, которым он поделился со своим лейб-медиком: «Неудивительно, если я через несколько дней захвораю оспой». Но все произошло гораздо быстрее: уже на следующий день дофин почувствовал слабость и слег с лихорадкой.

Узнав о болезни сына, Людовик сначала счел ее неопасной. Но уже утром следующего дня из Медона прибыл гонец, сообщивший о том, что Монсеньер в большой опасности. Король тут же отправился к сыну. Когда у больного появилась на теле сыпь, ему вроде бы стало немного легче. Появилась надежда на скорое выздоровление. Но 14 апреля состояние больного резко ухудшилось: лицо у него распухло, усилившаяся лихорадка сопровождалась бредом. К концу дня положение стало настолько безнадежным, что хотели послать в Париж за несколькими госпитальными медиками, которые гораздо чаще сталкивались с этой болезнью, нежели придворные лекари. Но личный врач дофина не только отказался от этого, но даже запретил сообщать королю о возобновлении болезни. Перепробовав все известные ему средства и поняв, что надежды на исцеление уже нет, он все же вынужден был сам доложить об этом Людовику XIV.

В течение часа, пока продолжалась агония, король неотступно оставался у дверей спальни своего сына. А после его кончины крайне подавленный и обессиленный от горя он отправился в Марли. Душевная боль его была столь велика, что он долго не мог избавиться от сильнейших приступов удушья и уснул только под утро.