Монашество и монастыри в России XI‑XX века: Исторические очерки

Несмотря на различия в терминологии, эта классификация соответствует трем «устроениям» иночества в Лествице и у Нила Сорско- го, о которых шла речь в начале статьи. Второй чин у митрополита Фотия (отшельничество двух или трех монахов) соответствует среднему, «царскому» пути сорского подвижника, в «Предании» именно тип обителей с таким «пребыванием» монахов характеризуется как «сущие особь». Но митрополит Фотий использует термин «особное каж- даго» для третьего чина, самого строгого подвижничества («великое и жестокое житие»), которое Нил в соответствии с Лествицей ставил на первом месте и называл «уединеное ошельство», в то время как митрополит Фотий говорил о нем как об «особном каждаго житии в манастыри» (это могло быть ошибкой и переписчика и переводчика; язык его грамот и способы их составления изучены недостаточно).

Главное в характеристике монашеских типов у митрополита Фотия — их рядоположенность, равное достоинство. Если грамота архиепископа Дионисия — апология общежития, то митрополит Фотий ограничивается лишь замечанием, что его следует соблюдать «не словом, но делы всякими», и ссылается на узаконения апостолов и божественных отцов, как писал об общем житии «великий Григорие Двоеслов папа римскый». Возможно, имелось в виду Житие основоположника западноевропейского общежительного монашества Бенедикта Нурсийского в составе «Римского патерика» Григория I Великого, римского папы (ок. 540–604). Патерик известен в Древнерусской письменности[390].

Главное внимание в грамоте митр. Фотия уделено не дисциплинарным предписаниям, отношениям собственности и судебным делам, но духовной стороне монашеского подвижничества, напоминанию о том, что монашеский чин есть «великое ангельское подобие», «великий ангельский образ»; монахи призваны давать мирянам «образ жития честнаго» своим «совершенным и непорочным житием».

«Тяготы» общежительного устава архиеп. Дионисия отменялись митр. Фотием. Если в грамоте первого было предписано изгонять из монастыря монахов, не подчинившихся «наказанию», то митр. Фо- тий писал, что покаявшихся нарушителей «не достоит отганяти, но… врачевати духовно лечбою духовною, яко искуснии врачеве, зельем духовным раны исцеляюще».

Что касается тех, которые сами «избегут» от монастыря, обратятся к «мирским» и начнут «воздвигать крамолу» на настоятеля (о чем жаловались монахи митрополиту, имея в виду, возможно, казусы, аналогичные тем, о которых шла речь в двух предыдущих грамотах), то митрополит не счел нужным давать конкретные предписания и решения, но ограничился лишь общим и широким указанием: «мирьскым, по Правилом, възбраняем творити и в таковыя вещи иночьскыя въступатися, понеже несть им предано». То есть сохраняется предписание о неподсудности монастыря мирскому суду в ряде конкретных дел.

Другой, нежели в псковском Снетогорском монастыре, тип общежития представлен в Уставе преп. Евфросина Псковского для созданного им монастыря. Устав позволяет более полно раскрыть некоторые казусы и нормы в грамотах архиепископов, о которых шла речь. Снетогорский монастырь в грамоте архиепископа Семиона назван «лаврой», что означало, как можно предполагать, не только авторитетность монастыря, но и обязательность вклада и гораздо большее его влияние на положение монаха в монастыре; архиепископы пытались запретить или ограничить эти порядки. Вопрос о «лаврах» в XV‑XVI вв. нуждается в исследовании[391]. В отличие от Снетогорского, Трехсвятительский монастырь, основанный Евфро- сином, был «богорадным», что означало прежде всего необязательность вклада при поступлении в него.

Монастырь был ктиторским, и его создание происходило по пути, характерному и для многих других монастырей этого времени, а именно «пустынь» преобразовалась в общежительный монастырь. Постриженик Снетогорского монастыря, Евфросин по благословению духовного отца вышел в «пустыню»; его «особое» пребывание было нарушено приходящей братией, которую он начал принимать и жить по принципам общежития («начах приимати братию и жити с ними за едино и ясти и пити вкупе за единою трапезою всем, по преданию иже от аггела Пахомию»). По настоянию братии была сооружена церковь, посвященная трем святителям (Василию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту). Евфросин называл себя в уставе ктитором, ссылаясь на «великие» древние авторитеты (Пахомия, Евфимия Великого, Феодосия, Савву Иерусалимского и прочих), установившие: «иже который начяло сътворил в коем любо месте и братью и монастырь составил, то уже и ктитор именовася».

Уже в первых строках устава провозглашена самостоятельность ктиторского монастыря, его независимость не только от князя и какой‑либо мирской власти, но и от епископа. Их вмешательство допустимо лишь с согласия игумена: никто «ни от святитель, ни от князь и никто же от держащих кую любо власть и сан» не должен «вступаться» в монастырские дела.