Такие хозяйства требовали и немалых забот. Нужно было содействовать их организации, помогая тому, что слагалось само собой; приводить в соответствие с потребностями доходы или, скорее, наоборот, — потребности с доходами. Везде нужен был хозяйский глаз. В том же Боббио роль заместителя аббата, настоятеля (praepositus) — аббат крупного монастыря этой эпохи почти не жил в своем аббатстве, занятый церковными и политическими делами, — сводилась почти целиком к хозяйственным заботам. Под его руководством различными отраслями монастырского хозяйства и жизни заведовали другие монахи: келарь, эконом, огородник (ortolanus), садовод (custos pomorum) и так далее. Монахи были подчинены декану и его помощникам. Особые лица (из монахов же) заведовали сбором милостыни, приемом гостей и паломников, библиотекой, архивом и так далее. Разумеется, не все монастыри достигали такого хозяйственного процветания, но почти все шли к этому. Призывы к «довольству трудами рук своих» в большинстве случаев забывались. Необходимости в труде монахов не было: хозяйство монастыря и без их участия было полной чашей. Экономическая эволюция поставила монастыри в совершенно новое положение, при котором труд монахов мог быть свободным и легким, мог сделать только религиозным упражнением или совершенно отсутствовать. И мир со всех сторон вторгался в аббатство, которое само, как Боббио, устраивало на своих землях ярмарки. Государство возлагало на него заботы о мостах и дорогах в пределах его земель. Паломники и гости, останавливавшиеся в монастыре, говорили о мире и сами были частью постоянно бегущей через монастырь мирской волны. Аббат жил при дворе государя и менее всего был занят религиозной жизнью своего монастыря. К тому же часто аббатом бывал член белого духовенства или даже мирянин, заинтересованный только экономическим преуспеянием своего монастыря. Со времени Карла Мартелла[38] во главе монастырей, даже женских, появляются люди, вознаграждаемые аббатствами за свои военные заслуги, — аббаты-графы (abbacomites). Неудивительно, что вместе с проникновением в монастырь «заточников» — прежних сеньоров или князей — проникали в него и партийные страсти. Аббатство забывало свое религиозное назначение и, обуреваемое партийной страстью, вступало в мир в качестве не только крупного землевладельца, но и политической силы.
Увлечение аскезой широких слоев общества, проводя в монастырь случайных и невольных монахов, ставило перед ним неосуществимую задачу ассимиляции чуждых по существу монашеству, но подавляющих своей численностью элементов. С другой стороны, экономическое развитие монастырей, вызванное и естественными следствиями труда первых монахов, и популярностью монашеского идеала, и колонизационной политикой государей, изменило их облик, превратив их в земельных магнатов, а следовательно, и в социально-политическую силу. Политические отношения эпохи увлекали монастыри и не могли, как мы видели, их не увлекать. Все это лишало монастырь его ассимилирующей силы, ослабляя плодовитость аскетического идеала и давая перевес средней серой массе людей, не холодных и не горячих. И такой, становившийся частью мира монастырь миру уподоблялся. Еще во время Карла Великого мы узнаем об охоте монахов на диких зверей, об их веселых празднествах и пирушках. Позднее, когда франкское государство распалось, когда норманны, венгры и сарацины совершали свои набеги, можно найти еще более яркие примеры «обмирщения». В Реймском диоцезе[39] в X веке монахи носили шитые золотом шапочки. «Они стремятся к дорогим туникам. Их они стягивают на бедрах и, распустив рукава и волнующиеся складки, обтянув и выпятив задницы, сзади больше похожи на блудных девок, чем на монахов». У турских монахов сапоги «блестят, как стекло». Нередко какой-нибудь граф-аббат селился около монастыря, иногда даже в нем самом, и вокруг развертывалась пышная жизнь маленького двора. Кельи отводились семейным людям. Монахи женились, прокармливая монастырскими доходами своих детей и родственников. Пение псалмов если не умолкало, то заглушалось шумом оружия или ткацкого станка, приводимого в движение женщинами.