Монашество в Средние века

Под недреманным оком аббата каждый еремит стремился к спасению собственными усилиями. Но устав создавал единообразные, до мелочей разработанные формы этого спасения. В каждой отдельной «пустыне» слагались застывшие и незыблемые, но тем не менее быстро развиваемые вторгающейся извне жизнью формы религиозной жизни и деятельности. Регламентировалось решительно все: одежда, количество пищи, для чего в каждой келье были весы, с помощью которых отшельник мог делить на части полагающуюся ему порцию хлеба и воды, количество необходимых псалмодий и так далее. Даже добровольные аскетические упражнения выливались в традиционные, предусмотренные уставом формы, все было направлено к одной цели — к умерщвлению плоти, в каждом движении которой чуялся соблазн. Отсюда строжайший пост: хлеб, соль и вода, «а если что-нибудь к ним прибавляют, в пустыне не считается это постом». Отсюда моления с распростертыми наподобие креста руками, самобичевания и другие изуверские виды покаяния. И героизм аскезы доходил в этих формах до исключительной виртуозности. Один брат ежедневно прочитывал 26 раз по 12 псалмов без перерыва, не опуская распростертых наподобие креста рук. Другой прочитывал с поднятыми руками всю Псалтирь и так далее.

Самобичевание становилось видом спорта. Один раз к Дамиани пришел изумлявший неистовством своего покаяния даже закаленных еремитов Фонте-Авеллана (еремиторий, аббатом которого был Дамиани) Доминик Веригоносец. «Учитель, — сказал он своему аббату, — сегодня я сделал нечто такое, что не запомню, чтобы делал подобное раньше. В сутки я окончил пение восьми Псалтирей». Надо заметить, что под пением Псалтири обыкновенно подразумевалось ее чтение, сопровождаемое «дисциплиной», или самобичеванием. «По-братски иногда жаловался мне Доминик, — продолжает Дамиани, — что, часто совершая пение восьми Псалтирей, он никогда не мог исполнить девяти». Впрочем, позже Доминик «исполнил» даже двенадцать.

Еремитории развили, правда чисто внешне, идею покаяния. В эту эпоху, налагая покаяние, считали его годами и даже столетиями, в соответствии с чем и индульгенции давались в тех же размерах. По подсчету, приведенному у Дамиани, 3000 плетей равняются одному году покаяния, а пение десяти псалмов дает время для нанесения себе 1000 ударов. В Псалтири 150 псалмов, и, следовательно, «пение» одной Псалтири равняется покаянию на пять лет. «Следует, что, кто с дисциплиною споет двадцать Псалтирей, тот может быть уверенным, что совершил покаяние на сто лет». Доминик Веригоносец, как мы знаем, мог совершить в одни сутки покаяние на 60 лет.

Еремитизм X–XI веков ярче всего выражает подъем аскетического понимания христианства, понимания, переходящего в спортивное изуверство и занесшего в индекс святых такого фанатика, как Доминик Веригоносец. Идея спасения души и вызванные ею бегство от мира и беспощадная борьба со своей плотью в одинокой келье лежали в основе еремитизма и часто исчерпывали содержание жизни еремита. В лучших случаях на этой почве вырастали и более мягкие мистические моменты, покрываемые термином «созерцание», но они были редким достоянием немногих исключительно одаренных людей. Еремиторий пытался обособиться от мира, но ему это было еще труднее, чем первым пустынникам и монахам Запада. Он возникал на основе аскетических настроений мира, обязанный ему и своим идеалом, и своим существованием. И мир никогда не порывал связи со своим детищем. Рядом с пустыней выстраивались гостиницы для посетителей. Отдельные славные еремиты, как Ромуальд, Нил и Дамиани, призывались на помощь в борьбе за христианское дело и Церковью и миром. Да и сами аббаты, иногда вместе со всем своим еремиторием, вмешивались, как основатель ордена валломброзанцев Джованни Гвальберто, в сутолоку жизни, в распри мирян с епископом, заподозренным (иногда несправедливо) в симонии[44], поощряли и вызывали насильственные действия. Идея реформы монашества не руководила беглецами от мира, озабоченными лишь личной своей судьбой. Эта идея сильнее чувствовалась иерархией Церкви, пытавшейся не раз осуществить ее на поместных и общих соборах, вырабатывающей основы монашества вплоть до Латеранского собора 1215 года, и далее — властью и знатью. Но и знать, и власть, и Церковь искали опоры в монастырях, вовлекая их в борьбу за их же идеал, вселяя в них идею реформы, насильственно облекая пустынника Петра Дамиани мантией кардинала. И конечно, с развитием монастыря, вводившим его в гущу мира, и сами монахи превращались в энергичных деятелей реформы. «Основатель итальянского еремитизма» Ромуальд «хотел весь мир присоединить к монашескому чину». Но эта сторона сильнее выразилась во французских и лотарингском движениях, начавшихся ранее итальянского и приобретших большее влияние и известность под именем клюнизма.

Глава VII Клюнийское движение

1