Монашество в Средние века

Правда, сам Тертуллиан[16], считавший второй брак видом блуда (species stupri), не решается вполне осудить брачные узы. Однако и он, и Августин, и Киприан[17], и другие бьются в заколдованном кругу — чувство их осуждает всякое плотское влечение и общение, но и Христос, и апостолы признавали брак благом. Отцы Церкви готовы признать брак уступкой человеческой слабости: «лучше жениться, чем внутренне сгорать»; но, вопреки своему чувству, они должны признать благословляемый Церковью и Христом плотский союз благом. И поэтому неясны и противоречивы их мнения. Зато тем единодушнее и определеннее они в восхвалении девства. «Хвалю женитьбу, хвалю замужество, но потому, что рождают мне дев. Из шипов достаю я розу, из земли — золото, из раковины — жемчужину… Я охотно сказал бы, — пишет Иероним, — что Бог может все, и однако не может Он возродить падшую деву. Он может освободить от наказания, но не может возродить испорченной». Страданиям брака, «когда пухнет чрево, движется младенец, растерзывая тело», противопоставляется слава девства. В будущей жизни девственниц ожидает особая честь: «Звезда отличается от звезды сиянием своим, так и воскресение мертвых». Девы должны гордиться Матерью Божьей — непорочной девственницей…

Но есть девы-язычницы. И, принижая их славу, Отцы Церкви стараются показать, что есть принципиальное различие между целомудрием языческим и целомудрием христианским: девство дорого не само по себе, а тем, что оно посвящено Богу. Однако не эта мысль, а аскетическое чувство влечет к прославлению целомудрия.

Трудно соблюсти непорочность. «Враг наш — дьявол. Он спешит похитить людей из Церкви Христовой». С ним надо бороться: недаром сказал Спаситель, что принес Он на землю не мир, а меч. «Храните, девы, храните то, чем начали быть; храните то, чем будете!» Не надо посещать брачные пиршества, «присутствовать при той свободе распущенных речей, которые не следует, нельзя произносить». Не должно сидеть на пирах, во время которых «разгорается голод любострастия и невеста одушевляется к терпению сладострастия, жених — к его дерзости». «Вино и юность — двойной пожар сладострастия». Девам следует избегать общения даже с женщинами, потому что они уже отравлены вожделением. «Будь цикадою ночей!» — «Цвет девы — сам Христос». Но мало презреть плоть. Надо презреть и богатства, как презираем мы мир. «Не наносите ран ушам своим, не привешивайте к ним серег, не возлагайте ожерелий и золотых цепей на шею. Пусть ноги ваши будут свободны от золотых помех, волосы не накрашены, глаза взором своим достойны Бога». Скромность и бедность — достояние истинных праведников.

2

И вместе с увещаниями святителей несется чарующий ветер с пустынь Востока, появляются на Западе анахореты Египта, доходят рассказы и легенды о них. В 335 году в Трире появился автор «Жития святого Антония» Афанасий Великий[18]. Он был и в Риме, где вместе со своими спутниками авторитетно распространял идеи восточного монашества. Теплый приют в аскетически настроенных римских кругах нашли епископ Антиохии Павел, епископ Констанции (на Кипре) Епифаний, прибывший с ним вместе Блаженный Иероним и другие. Под влиянием их рассказов и примера часть религиозно настроенных людей устремилась на Восток, часть старалась на Западе насадить восточное монашество. Августин рассказывает, как он и его друг Алипий познакомились с жизнью египетских анахоретов. К увлеченному чтением Посланий апостола Павла Августину зашел его знакомый Понтициан. Радостно заметив, что Августин и Алипий все более увлекаются христианской жизнью, Понтициан стал им рассказывать о «египетском монахе Антонии, имя которого ярче других сияло среди имен рабов Твоих». Удивленные слушатели узнали о «толпах монахов и о плодородных пустынях». Сам Понтициан познакомился с жизнью восточных пустынников совершенно случайно. В бытность императора в Трире он вместе с товарищами отправился погулять за стены города. Двое из них забрели в какой-то дом и нашли там на столе книгу, содержащую житие святого Антония. Один из них стал читать ее и, пораженный, увлекся открывшимся перед ним новым миром настолько, что решил оставить императорскую службу и служить одному Христу. «Я оторвал себя, — сказал он товарищу, — от наших надежд и решил служить Богу. С этого часа я остаюсь здесь [в этом доме жили какие-то «Рабы Божии»]. Если тебе тяжело подражать мне, не думай, по крайней мере, мне мешать». Но товарищ присоединился к нему, и, несмотря на уговоры друзей, оба покинули мир.