Монашка к завтраку

Сев на табурет, он придвинулся к клавишам и начал играть одну и ту же последовательность нот. Снова и снова. Левой рукой он взял ноту соль октавой, а правая нежно опустилась на фа, си и ми. Упоительное, излюбленное Мендельсоном сочетание нот, в котором естественная красота доминантсептаккорда раскрывается во всем своем богатстве за счет добавления божественного диссонанса. Соль, фа, си, ми… Звуки повисли в тишине, и Дик через проходящую ре привел аккорд к разрешению в первозданную красоту натурального до мажора. Чарующие звуки порождали в его душе сильнейший эмоциональный отклик. Дик еще раз двадцать повторил этот аккорд, а затем, насытившись его сладостью, поднялся из-за пианино и выдвинул нижний ящик платяного шкафа. Со дна ящика он достал спрятанную под сложенными вещами объемистую папку и развязал ленточки. Внутри лежало несметное количество фотогравюр шедевров старых мастеров: почти полная коллекция работ Греза[24], самые известные полотна Ари Шеффера[25], кое-что из Альмы-Тадемы[26] и Лейтона[27]; фотографии скульптур Торвальдсена[28] и Кановы[29]; репродукции «Острова мертвых» Беклина[30], религиозных произведений Хольмана Ханта[31] и многих картин с выставок Парижского салона[32] за последние сорок лет.

Дик забрал папку в церебральную комнату – там было больше света – и начал неторопливо, любовно изучать каждое изображение. Литография Сезанна, три восхитительных офорта Ван Гога и небольшой холст Пикассо холодно взирали на Дика со стен.

В три часа утра он отправился спать: озябший, с затекшими руками и ногами, но с сознанием законченного дела. И действительно, Дик имел все основания гордиться собой – ведь он только что написал первые четыре тысячи слов (полторы главы) романа «Хартсиз Фитцрой: история одной девушки».

Наутро, проглядев плоды своих ночных трудов, Дик пришел в сильное смятение. После трех странных недель в «Эзопе» ничего даже отдаленно похожего не выходило из-под его пера! Рецидив? Дик не знал, что и думать. В любом случае ничего страшного не произошло: сейчас он чувствовал себя абсолютно нормально, что называется, в здравом уме и твердой памяти. Скорее всего, просто переутомился на вчерашнем собрании фабианцев. Дик снова взглянул на свою рукопись.

– Папочка, скажи, когда маленькие девочки попадают на небо и становятся ангелами, у них есть игрушки, котята и плюшевые мишки?

– Право, не знаю, – ласково проговорил сэр Кристофер. – А почему моя малышка спрашивает?

– Папочка, я, наверное, скоро превращусь в маленького ангела. Мне бы очень хотелось взять своего любимого мишку на небо!

Сэр Кристофер прижал девочку к груди. Хрупкая, невесомая малышка так напоминала ангела! Будет ли у нее на небе плюшевый мишка? Детский вопрос все еще звенел в ушах сэра Кристофера. Величественный, сильный мужчина заплакал. Слезы капали на каштановые кудри девочки.

– Скажи, папочка, позволит ли мне Всеблагой Господь взять на небо мишку?

– Дитя мое, – всхлипывал сэр Кристофер. – Дитя мое…

Лицо Дика горело, щеки залил румянец. Он в ужасе отвернулся. Первым делом стоит немного сбавить темп: ложиться пораньше, возобновить занятия гимнастикой и не усердствовать с работой.

В тот вечер Дик лег спать в половину десятого, однако следующим утром обнаружил, что за ночь будущий роман вырос еще на дюжину исписанных убористым почерком страниц. Дик пришел к выводу, что написал их во сне. Все это было очень неприятно. Дни шли за днями. Каждое утро появлялся новый фрагмент рукописи «Хартсиз Фитцрой» – стопка листов росла с удивительной скоростью. Как будто по ночам к Дику являлся маленький домовой, чтобы выполнить назначенную работу, а к утру исчезнуть.

Вскоре Дик слегка успокоился: днем он чувствовал себя совершенно нормально, голова работала с безукоризненной ясностью. Если в часы бодрствования проблем не возникало, то какая разница, что происходило ночью? Дик почти забыл о Хартсиз и вспомнил о ней, только когда открыл платяной шкаф: внизу лежала солидная пачка исписанных листов.