Монастырь Господа нашего Аполлона

И вошли мы в ворота и положили Бога под липами. И удалились в трапезную и предались горести. Подходил к окнам и смотрели на него и плакали. И когда покраснела кровь наша, приступили к лечению его. Отрядили трех послов в страну Элладскую, но не вернулись они.

Опять явилась Венера нам и сказала: "Не нашли они лиры со струны, из звона моря состоящими".

И открыли мы лечебник и прочли: "При сифилисе необходимо ртутное лечение".

И спросили мы себя, как лечить сифилис Господа нашего. Ритмом, рифмами или образами.

Решили: сердцем, кровью, дыханием своим.

7

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Другой же сказал: "Человек стучал, стучал тихо, тихо по ночам и, изображая духа злого, пугал жен друзей своих".

"Алло, алло, приезжайте пить шампанское, — кричала в телефон рыжекудрая красавица, и лысый звездоносец летел и присасывался губами. . . . . . . .", — добавил третий.

"Кто мы, братья мои? Кто мы, — спрашиваю я. — Неужли призраки, коим издеваться дозволяется". — И, говоря сие, услышал за стеной легкий плач. Бог наш скакал к нам на одной ноге, и найдя среди нас женщину прекрасную и млекогрудую, жадно припал к оной и, вертясь, как коловрат, пил млеко и кровь ее. А затем, распухший, заснул среди нас.

8

Когда же стеклянна заря осветила длинные окна, прошло оцепенение наше. Эос, Эос, отчего белая ты встаешь над обителью нашей? Аполлон снова лежал под липами, бледный, худой, но вместо нефти текла кровь из ноги его.

9

В стихотворении слова сочетаются по своей тяжести и легкости. Перемена в оных именуется интонацией. Преломления двух родов бывают: бисерное, именуемое мелодией, и прерывистое, драматическим преломлением именуемое.

Слова должны сочетаться так, чтобы от соседства их возникало сияние и некое волшебство, именуемое очарованием. Для сего не надобно и недопустимо брать слова, означающие один разряд предметов, но необходимо сочетовать до сих пор не сочетоваемые.

10

Братья мои, давно в кельях охваченные кольцами Морфея, спали. Они видели цветные листья, чувствовали тяжесть век своих, и души их стремились уйти из тела.

Уже давно серебряная Диана взошла над обителью нашей, уже давно скакал ночной зефир, но я и Алкмена по-прежнему напрягали перья свои. И раздался за стеной протяжный хруст, а затем длинное сопение и стоны. Мы поняли, что нашего брата Гилла этой ночью не стало.

Бумага была перед нами, и мы вновь склонились над ней.

11

С каждым днем Господь наш становился все розовей и человечней. Уже не было Дианы, той, что распевала по утрам радости тела, не было Гилла, любившего божественную Диану. Ипполита, юноши, боявшегося женщин…

В каждой келии лежали обглоданные кости.

12

Пришел день, когда я остался один в обители. Я видел Аполлона. Он все еще лежит под липами, но теперь он совсем розовый. Только лицо его все еще полно страдания. Перо скрипит. Я один в нашей обители.

Часть вторая

1

Сижу у ворот, вспоминая молодость свою. Волосы мои давно от головы отделились. Глаза лежат на стене. Играют и поют дети на месте дома юности моей. Ромашка, куриная слепота и щавель растут там, и хочется мне увидеть Лиду мою, и ночное кафе, и синие рекламы Гала Петер. И обратил я глаза внутрь себя и увидел барона без брюк. Лежит он в квадратном кубе на кровати своей. И приходит к нему новая Манон Леско и приносит ему пищу из дома своего. И играют они. Я же сижу на двуногом стуле.

Снова повернул я глаза. То же темно-бурое клубится небо. Но уже крысы выползли из нор своих.

2

Сыро в келье моей, Аполлон не приходит. Лежит под липами, а вокруг в черном небе кружатся аэропланы. И на каждом из них сидит схимник из пустыни Оптинской. И следят они глазами, из ночи и жести составленными.

3

Обошел сегодня келии братии моей. Грустно видеть кости людей любимых. Пожелтели они, грибами покрылись. Взял я череп Гилла. Только мокрицы ползают в орбитах его. Схватился я за бедра и смеялся тихо. Зачем привел вас в обитель мою. Зачем Аполлоновой пищей сделал. Расставил черепа вокруг себя. Сел и заговорил: "Не пощадил вас, не пощадил для Бога своего". В окне дымилась луна, а на полу набухали лучи ее.

4

Не мог больше оставаться в обители и бежал по крутой дороге в сад городской. Была ночь, и слышалось ржание луны за облаками. В саду, где бродил в юности моей, не нашел я берез и дубов, вместо них пальмы и кактусы двигались. Когда же заря подняла белые перья свои, увидел я негров в цветных поясах и базары неописуемые.

Квадратное солнце висело над головой. Крыши из листьев неведомых дерев покрывали дома. Пригласил меня один чужестранец в дом свой и долго расспрашивал на незнакомом языке. И по движениями губ понял я, что расспрашивает о родине моей. Показал я знаками, что родина моя в земле, что больше нет родины моей.

5

Страшно жить мертвецу среди живых, страшно быть человеком страны умершей. Долго я бродил по дорогам. И когда появилась луна, взял я лиру и запел. Но что пел, не слышала душа моя, а только руки знают. Помнят они какое-то стремление вниз — подобно падающим ручьям, помнят они длинную боль, как если бы кости из них вынимали.

6