Монастырь (Книга 1)

- Давайте от философии перейдем к делу. - предложил Лакшин. - и сделаем это без лишних свидетелей, которые, как мне недавно стало известно, трезвонят по зоне о каждом, Михаил Яковлевич, вашем слове.

Шныри разом изменили цвет лица. Один слегка посерел, другой налился краской.

- Давайте, катитесь отсюда! - раздраженно проговорил Поскребышев. - Я после разговора с сим достойным мужем буду иметь прочищение вам мозгов с помощью арсенала методов допотопной психиатрии!

- Может не стоит так круто? - поинтересовался кум, когда врачи-зеки пробками вылетели из кабинета.

- А, - лепила наморщил нос, - я так, попугиваю... Наказывай их, не наказывай, все одно трезвонить будут.

А на счет вскрытий... У первого все как в прошлый раз. Следы побоев. Сломанные ребра. Выколоты глаза, ты и сам это видел. Правда, били его меньше, чем вчерашнего. Да...

А второй... С ним и так все ясно. Аутодекапитация.

- Чего? - кум не смог с первого раза проглотить мудреный научный термин.

- Самостоятельное усекновение головы. - расшифровал Поскребышев. - В кармане его куртки я нашел записку. Она подтверждает - самоубийство.

- Что за записка? - встревожился Игнат Федорович, - Где она?

- Да вот, кажется... - медик порылся в карманах и извлек сложенный вчетверо и изрядно помятый тетрадный листок.

Лакшин выхватил бумагу из пальцев Михаила Яковлевича и развернул: "Я иду на это добровольно, - писал покойный осужденный Медник, - без всякого постороннего давления. Причина же вас, козлов, сук... - далее следовало несколько строчек ругательств по отношению к ненавистным ментам, - не касается. Блатной Сват."

Оперативнику сразу бросилось в глаза, что добровольность самоубийства упомянута дважды. Из этого можно было сделать лишь один вывод - Медника заставили. Кто? Крапчатый. Больше некому. Почему? Вот это вопрос. Не из-за того же, на самом деле, что Сват мутил мужиков и подбивал их забить на работу?

- А руки ты его смотрел? - кум оторвался от записки и внимательно уставился на Поскребышева.

- Смотрел. Костяшки сбиты.

- Точно?! - сурово свел брови майор.

- Точно, не точно... Раз я тебе так говорю - значит так оно и есть. Михаил Яковлевич уже сказал все, что посчитал нужным и потерял интерес к беседе. Зато интерес к собственному состоянию у доктора возрос неизмеримо. - Все у тебя?

- Чего будет - подойду. - пообещал оперативник. - Да, а записку эту кто-нибудь еще видел?

- Никто. - повел плечами Поскребышев. - Я ж ее в операционной извлек. А Бори не было.

- И никому о ней не болтай, - предупредил врача Лакшин, понимая, что едва он выйдет за порог, как дражайший лепила вновь всадит в себя какую-нибудь медикаментозную гадость и вполне может позабыть о данном обещании, особенно шнырям.

- Хорошо, что напомнил. - хищно осклабился капитан, - Пойду разберусь с ними... Хотя нет. Сначала я должен привести себя в порядок. Правильно?

Игнат Федорович не стал дожидаться конца этого процесса и тихо притворил за собой дверь. Шнырей поблизости видно не было, значит, не подслушивали. Хмыкнув, Лакшин отправился в свой кабинет. Пока он беседовал с врачом, в голову кума пришла занятная мысль и он немедленно хотел ее или подтвердить, или опровергнуть.

Блокнот с записями сведений по Гладышеву, которые надиктовали сговорчивые зеки из восьмого отряда, находился там, где ему и положено было обретаться - в сейфе. А вот листок, который майор взял у нарядчика, куда-то запропастился. Перерыв весь стол, Игнат Федорович ничего не обнаружил и принялся за россыпь на столе. Там, почти на самом верху и нашлась бумажка со стариками.

На сравнение двух списков ушло почти две минуты. Пересечение было всего одно. И это являлось показателем. Некий Ушаков Борис Никанорович 1935-го года рождения, приписанный к седьмому отряду, неоднократно встречался с Гладышевым в последние недели жизни последнего.

Под крышкой письменного стола Лакшина были две кнопки. Правая для вызова прапоров, левая для нарядчика. Сейчас майор надавил на левую кнопку. Та утонула в гнезде и снизу, едва слышно, прорвался звон, похожий на работу далекой бормашины. Поежившись, Игнат Федорович стал дожидаться Монгола. Но вместо старого бурята появился один из его помощников.

- Вот что, осужденный... - кум вгляделся в бирку молодого парня, - Ковалев. Найди и срочно приведи мне Ушакова из седьмого. Ясно?

- Да. - тихо ответил зек, но остался стоять на месте.

- Так чего ждешь?

- То... Гражданин майор, так его это... Освободился он третьего дня...

- Вот как... - радужное настроение кума сразу упало. - Хорошо. Иди.

Такое развитие событий было вполне очевидно, но предсказуемо лишь с большим трудом. Наверняка старик раскололся лишь перед откидоном. Гладышев, если верить зекам, обхаживал того довольно долго, чуть ли не полгода. А запись появилась за несколько дней до смерти. А за день до того, как покойный, по его выражению "прошел в стену", Ушаков с зоны свалил. Значит, знал, подлюка, опасность этих сведений. Знал, и послал мужика на смерть. Почему, спрашивается?