— Всемогущее Небо, но почему вы не поставили об этом в известность судью? Как можем мы справиться со своими обязанностями, если люди что-то от нас скрывают или говорят полуправду?
— Мой отец был очень порядочным человеком, ваша честь, — оправдываясь, заявил поэт. — Он и представить себе не мог, чтобы обратиться в официальные инстанции, не убедившись прежде в обоснованности своих предположений. Поскольку во времена его посещений монастыря Нефритовое Зерцало ни о чем подобном не говорил и поскольку ему было уже за семьдесят, отец допускал возможность, что старцу видится то, чего нет на самом деле. Иногда он пребывал в не совсем ясном сознании. Мой отец считал, что не следует ничего предпринимать, пока туманные намеки Нефритового Зерцала не получат подтверждения. Не имея веских доказательств, он не хотел ставить в известность даже наставника Суня. К несчастью, именно тогда мой отец заболел и умер, прежде чем успел что-то предпринять. Уже будучи на смертном ложе, он попросил меня отправиться сюда и выяснить, что же здесь творится.
Цзун Ли глубоко вздохнул:
— После кончины отца я в течение нескольких месяцев был по горло занят приведением в порядок домашних дел. Ведь я же старший сын в семье! Потом возникла тяжба по поводу участка земли, находившегося в нашем владении, и судебный процесс затянулся на несколько месяцев. Итак, минул год, прежде чем мне удалось сюда приехать и приступить к расследованию.
—
Цзун Ли бросил тоскливый взгляд на чашу с вином в руке судьи Ди.
— Дай и ему! — раздраженно бросил судья Дао Ганю. — Похоже, фитиль высох и в светильник нужно подлить масла.
Поэт с явным удовольствием отпил большой глоток, потом продолжал:
— Поскольку смерть Нефритового Зерцала считалась чудесным событием, она была описана во всех подробностях, чтобы войти в анналы монастыря. Там сказано, что примерно год тому назад, в шестнадцатый день восьмой луны, Нефритовое Зерцало целое утро не покидал своих покоев. Он был один и, вероятно, читал священные книги, как часто это делал по утрам. В полдень он пообедал в трапезной вместе с Истинной Мудростью, Сунь Мином и прочими монахами. Затем вернулся к себе вместе с Истинной Мудростью выпить по чашечке чая. Выходя от настоятеля, Истинная Мудрость сообщил двум стоящим в коридоре монахам, что старец пожелал заняться рисованием своего кота.
— Наставник Сунь показал мне эту картину, — сказал судья Ди. — Сейчас она висит в боковом зале храма.
— Совершенно верно, господин. Старый настоятель обожал котов и любил их рисовать. Потом Истинная Мудрость вернулся в храм. Двум дежурившим монахам было известно, что старый настоятель не любит, чтобы его беспокоили, когда он занимается рисованием, и они дожидались снаружи у двери, чтобы быть под рукой на случай, если он их позовет. Примерно в течение часа они слышали, как настоятель напевал один из своих любимых религиозных гимнов, как это бывало всегда, когда он рисовал и работа шла успешно. Потом он начал что-то громко бормотать, словно с кем-то спорил. Голос его становился все громче и громче, монахи забеспокоились и вошли в комнату. Они обнаружили настоятеля сидящим в кресле, с блаженным выражением на лице. На столе лежала почти законченная картина. Настоятель велел призвать наставника Суня, казначея, старосту и двенадцать старейших монахов. Он сказал, что у него есть для них важное сообщение.
Когда все предстали перед настоятелем, он со счастливой улыбкой объявил, что Небо явило ему новое толкование истины Дао и он хотел бы рассказать им об этом. Сидя в кресле с котом на коленях, со сверкающим взором, настоятель произнес несколько странную проповедь, изобиловавшую туманными выражениями. Позднее текст этой проповеди был размножен вместе с пространным комментарием главного настоятеля из столицы, объяснившим все непонятные выражения.