Монастырь

Цензурой зековских писем обычно занимались прапорщики-конвойники. Они рассортировывали письма на те, которые можно пропустить и те, которые пропускать нельзя. Выделяли из их массы доносы и заявления, которые, для простоты, чтобы не вылавливать нужного начальника, зеки так же опускали в почтовый ящик.

В цензорской прапорщик Прошмонать ни слова не говоря протянул Игнату Федоровичу стопку листов. Кум просмотрел первый. Это было заявление на имя начальника колонии. Какой-то зек из шестого отряда просил немедленно перевести его в другую зону. Мотивировка была такой: осужденный боялся за свою жизнь, ибо в колонии начался беспредел и стали убивать всех подряд.

Пролистав всю кипу, оперативник вопросительно посмотрел на цензора.

– Тридцать два. – сказал Прошмонай.

– Чего тридцать два?

– Мужика ломятся с зоны. Раньше ломились по одному в неделю. А сейчас прямо вал какой-то.

– Ничего, утихомирятся. – уверенно произнес Лакшин, хотя до уверенности ему было далеко. Он и сам прекрасно знал эту статистику, и такое поистине колоссальное количество заявлений повергло кума на самом деле в тихий ужас.

– Для меня есть что?

– Тоже куча.

Прапорщик передал Игнату Федоровичу пачку писем, которая действительно была раза в три толще обычной ежедневной порции доносов. На первый взгляд тут было около сотни посланий. Почти каждый десятый зек, из полутора тысяч осужденных, написал вчера куму.

– Не хило дятлы расстучались. – пошутил Лакшин и, заняв соседний пустующий кабинет, начал методично знакомиться с посланиями кумовских.

3.

Первый сон Кулина. .

На личном досмотре бесконвойников стояли Прошмонать и Макитра. Смена эта считалась самой беспредельной. Вместо того, чтобы ограничиваться стандартным поверхностным осмотром, эти прапора обыскивали всерьез.

Бесконвойники, стоявшие в очереди перед Николаем, снимали перед вертухаями сапоги, разматывали портянки или снимали носки. Всего этого Куль не боялся.

Хотя он и имел с собой столько денег, что найди кто их, и он мог бы запросто вылететь из расконвоированных и окончить срой в БУРе. Все дело было в том, что за годы службы у прапоров образовывалась стойкая привычка касающаяся шмона. Обыск производился стандартными движениями и они захватывали лишь определенные области, где могла храниться "контрабанда".

Благодаря этому существовало несколько "мертвых зон", к которым ладони прапорщиков не прикасались.

– Так, осужденный Кулин…

Николаю слегка повезло. Он попал к Макитре, который вел поиск запрещенных предметов лишь чуть менее рьяно, чем его коллега.

– Колись сразу: чего несешь?

– Котлету, макароны и щи. – честно ответил Николай. – Только ты хрен их отшмонаешь…

– Надо будет – блевать заставлю. – не принял шутки Макитра, – Разувайся.

В сапогах, естественно, ничего не оказалось. Прапор провел руками по штанам Кулина, залез во все карманы, прощупал пояс спереди, за спиной. Чирканул по позвоночнику, проверил подмышки, рукава и, удовлетворившись, позволил Николаю обуваться, отвернувшись к следующему.

Деньги Акимыча остались ненайденными.

Некоторые зеки, дабы пронести такой ценный груз в зону, запаивали финашки в целлофан и ныкали в "карий глаз". Куль считал, что он не опущенный, чтобы пользоваться таким способом, и сделал в своей рабочей телогрейке несколько потайных карманов. Два на лопатках и два спереди, чуть выше и сзади настоящих карманов. Туда, по наблюдениям Николая, прапора почти никогда не заглядывали. И именно в них сегодня башли проехали в монастырь.

В отряде Куль сразу переоделся в чистое. Перекурив и дождавшись пока немного пройдет накопившаяся за день усталость, Николай дождался Семихвалова, который куда-то ускакал по своим делам, и они вместе отправились в столовку. Определенного времени для ужина у бесконвойников не было. Они могли и задержаться, и приехать раньше, чего почти никогда не бывало, разве что в пятидесятиградусный мороз, который однажды ударил прошлой зимой. Поэтому баландеры, едва завидев зеленую бирку с буквами Б/К, немедленно насыпали полную шлёнку чего-нибудь диетического с большим количеством мяса, присовокупляя к этому жестяную кружку молока.

Не обращая внимания на шнырей разных отрядов, стоящих к раздаче, Николай протиснулся между ними и застучал ладонью по пластику:

– Эй, баланда! Две порции!

Взяв миски, полные густой пшенки, поверх которой лежали здоровенные ломти вареной трески, Куль отыскал глазами свободный стол и, заняв место в центре скамьи, начал трапезу. Семихвалов присел напротив и последовал примеру семейника, запустив весло в кашу.

– Слыхал? – выковыривая черенком ложки кости из белого рыбьего мяса спросил Семихвалов, – Крапчатого на вахту сволокли. А с ним еще кучу блатных.

– И чего? – проговорил Николай с набитым ртом.

– Не врубаешься из-за чего?

– Ну?

– Базарят того мужика из восьмого отряда по приказу Крапчатого мочканули!