Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Если такая хорошая, – говорил он, снисходительно улыбаясь, – то зачем ты тогда мои деньги берешь, раз они такие грязные?

– А затем, – язвительно отвечала тетя Роза, – что мы эти деньги бедным пролетариям раздаем, а не пускаем их на пьянство и другие глупости, как некоторые.

– Вот пусть ваши пролетарии делом-то и займутся, – говорил Иван, начиная раздражаться. – Вон грибов полный лес, ходи, да собирай, да суши. Вот тебе и закуска.

– Вот делать им больше нечего, как грибы собирать, – тетя Роза даже плевала с досады.

– Ну, будет тебе, – говорил Ваня, не любивший душеспасительных бесед и всячески их избегавший. – Лучше давай-ка погрешим напоследок, все хоть польза будет, – и он для наглядности делал вид, что расстегивает ширинку. – Смотри, потом пожалеешь.

– Типун тебе на язык, алкаш несчастный, – говорила Роза, но при этом почему-то смущенно хихикала, а, отъезжая, получала традиционный шлепок слегка ниже талии…

Так прошел еще один високосный год, а потом и другой, а после него и еще один, тоже високосный, и третий, и много таких же годов, которых никто не считал, но власть их на себе чувствовал с каждым годом все сильнее.

За время, прошедшее с начала поселения в деревеньке Страхино, Иван окончательно огрубел, охамел и особо с проезжими держателями шелестящих купюр не церемонился.

Постепенно и прежняя жизнь ветшала, портилась, ломалась и зарастала грязью. От прежней роскоши остался телефон, который никогда не звонил, и черно-белая палочка регулировщика, которую Иван слегка усовершенствовал, так что она могла теперь светиться в темноте и играть гимн, так что Ване не надо было больше тратиться на фонарики и батарейки.

Вот так они и жили месяц за месяцем, год за годом, пока, наконец, им не стало казаться, что никакого мира просто нет, а есть только эти леса да болота, так что если пойти дорогой на восток, то довольно скоро упрешься в соседнюю деревеньку по имени Шпыри, а если пойдешь на юг, то попадешь в Чертовы Болота, а после Шпырей и Чертовых Болот уже ничего нет и быть не может.

Время, между тем, все шло и шло, добавляя морщины и болезни, и вот однажды, заглянув в большой осколок зеркала, Ваня вдруг увидел там совершенного незнакомого человека – неопрятного, одутловатого, одетого в давно засаленный китель, который никогда не застегивался по причине абсолютного отсутствия пуговиц.

В эту ночь Ваня Загребуха вышел из дома и, опустившись на четвереньки, страшно завыл на поднимающуюся над лесом полную луну. Он выл и выл, и, похоже, Небеса наконец услышали его голос. Во всяком случае, совсем скоро в деревеньке Страхино произошло событие, которое изменило всю его прежнюю привычную и понятную жизнь, а заодно уже и жизнь тети Розы.

Случилось, что много лет молчавший телефон вдруг ожил и громко дал о себе знать раскатистой трелью, как будто радуясь, что наконец-то пришло и его время.

В трубке гудело и свистело, а затем шум стих и чей-то мужской голос сказал:

«Если не сегодня, то когда?.. И если не ты, то кто же?»

Потом трубка замолчала и, помедлив немного, сказала:

«А чтобы не было никаких недоразумений, посылаю тебе верного Ангела Своего, который не даст тебя в обиду и проведет через врата Адовы, и да не убоишься ты ни стрелы летящей, ни меча обоюдоострого».

Тут в трубке что-то запищало, и она смолкла.

А Иван Загребуха почему-то подумал, что если бы у Господа Бога и в самом деле был бы небольшой божественный театрик, то следующая мизансцена должна была бы называться «Чудо у деревни Страхино» и иметь своим содержанием полную историю Вани Загребухи, рассказанную каким-нибудь второстепенным ангелом в перерывах между делами.

И верно.

Не успел мужской голос в трубке умолкнуть, как прямо из близрастущих кустов показался мужчина в грязной военной куртке и клетчатых штанах. В руках он держал увесистую палку, но при этом имел вид самый жалкий и даже растерянный. Он посмотрел сначала на Ивана, потом на тетю Розу, после чего сказал срывающимся, тонким голосом:

– Поторопиться бы надо, господа хорошие!

Внезапно он несколько раз подпрыгнул, а потом наставил на присутствующих свою палку так, словно она, действительно, могла стрелять.

– Ты кто? – спросил Иван, думая, что где– то уже видел это нелепое лицо.

– А то ты будто не знаешь, – с горькой усмешкой ответил новоприбывший.

– Всех не упомнишь, – начал было наш инспектор, но собеседник опередил его. Он взмахнул рукой, быстро откашлялся и сказал:

– Я Ангел тысячи дорог, не знающий, в какую сторону ему идти. Ангел, светящийся ночью, забывший свое имя, Ангел, приходящий в твоих снах, чтобы обмануть тебя и завести туда, откуда возвращаются лишь раз в тысячу лет.

Отбарабанив эту ахинею, назвавшийся Ангелом вдруг раскрыл руки крестом и медленно взмыл над землей, где и застыл в этой совершенно нелепой позе, погрузив стоящих внизу в глубокое молчание.

Молчание длилось, впрочем, недолго.

Набрав полные легкие воздуха, тетя Роза вдруг присела, а затем разродилась страшным криком, подпрыгивая и помогая себе сжатыми кулаками.