Монастырские утехи

   Самсон стал гордостью школы. Дожди вымыли его, и он снова похорошел и весь — от

макушки до кончика хвоста — оделся в белую сарику[13]. Что ни утро, Самсон принимал у входа

ягнят. Что ни перемена — сторожил их, обегая их хоровод. Он знал, что чабан облёк его

полномочиями, и принялся муштровать их по заветам своих предков, сторожей с горных

пастбищ.

   Когда доходило до драки, он смело просовывал между забияками голову или всё туловище и

разнимал их. А самых непослушных валил лапами на землю и так держал, покуда не приходил

учитель.

— Я приказал собаке,— говорил учитель,— поймать и привести мне самых неугомонных.

   А другие и радовались — пускай наказывают забияк.

   Ребята послабее, когда их обижали сильные, кликали пса себе на помощь. Он прибегал тут же,

прекращал драку и устанавливал мир. Теперь уже все были уверены, что собака была не как

другие — волшебная. Так сказал о ней один мальчишка, когда Самсон вытащил его из-под

врага, сидевшего на нем верхом и лупцевавшего его кулаками.

— Он спасёт даже из когтей Змея.— Мальчик слышал сказку о Фэт-Фрумосе[14] и о тяжелой

земле и лёгкой земле.

   И все думали так же, как этот мальчик.

   Поэтому никто на него не обижался, что он всех воспитывал — ведь не обижались же они за

наказания на господина учителя. Пёс был теперь их старостой и защитником, и дома они без

конца похвалялись его подвигами.

— Смотри-ка, учитель-то ваш спятил от одиночества,— говорили некоторые родители.—

Собаку завёл! Вместо того чтобы взять себе в жены какую девушку из нашей деревни: вот хотя

бы Кожокову Иляну или нашу Мариуцу.

   Ребята хотели дать псу имя, чтобы можно было его кликать.

— Как мы его назовем? — спрашивал учитель.

   И вот началось «крещение» собаки: перебрали все имена, какие только приходили в голову.

— Гиочел...

— Да нет, Брындушел! — кричал другой.

— Ты не видишь, что ли — он белый, как гиочел — подснежник!..

— А я думаю — Урсей,— вмешалась одна девочка.

— Нет, красивее Азор, это как в стихах,— предложил умный староста.

— Негоже это: ведь тот пёс умер. Назовем нашего... Думан.

— Погоди, дурачок, это бычье имя!

— Бужор, назовем его Бужором,— решил какой-то мальчуган.

— Да что он — цветок[15]? Он храбрый, как лев. Назовем его Лев. Так и есть, Лев!

   Многие разинув рты смотрели на того, кто выдумал такое подходящее имя. И каждый

досадовал, что не он предложил его прежде. На том и порешили. Но тут вступили другие,

поученее.

— Нельзя это, львы не водятся в нашей стране,— обратились они к учителю.

— Нет, Лев.

— Нет, не Лев...

   Учитель принужден был с помощью хворостины положить конец этой перепалке. Пёс был

рядом, тут же, и наблюдал за всеми их движениями, готовый прыгнуть и их утихомирить...

— А я вот что думаю,— сказал наконец учитель, недовольный тем, как прошло обсуждение,—

я думаю, назовем мы его Чабанила.

   Дети удивились.

— Почему?

— Потому что он ведёт себя с вами и сторожит вас точно так же, как чабан своих ягнят.

— Чабанила, Чабанила! — загалдели, обрадовавшись, дети.

   С тех пор так и стали звать Самсона. Он принял это имя с удовольствием, так как оно положило

конец ссоре, признал его и стал послушно на него откликаться.

   Так прошла длинная осень с дождями, редкими прояснениями и грязью.

   Не нравились Чабаниле только воскресенья и праздники... Он не понимал, почему в эти дни его

ягнята не возвращаются в загон. Выйдет, бывало, на дорогу и долго ждёт их... Некоторые дети

звали его издали. Он бежал к ним и пытался загнать в школу. Но появлялся чабан и вёл ягнят в

другое место — к загону, куда пёс не имел права входить и откуда доносилось пение. В эти

скучные дни гулко отдавался звон большого колокола, не похожий на маленький писклявый

бубенчик на шее племенного барана в горах... Этот колокол звал туда ягнят и чабана. Звуки его

доносились, как звенящий ветер, они пронизывали его и пугали... Он поднимался и спешил на

улицу — подальше от колокольни, и там лежал, положив морду на лапы... Когда кончалось то,

что там происходило (он не знал что: стрижка шерсти, доение?), они возвращались домой

вдвоем с учителем, оба хмурые,— их ягнята смешались с толпой людей, и извлечь их оттуда

было невозможно.

— Ничего, Чабанила, завтра они опять придут,— успокаивал его учитель.

   Потом зима раскинулась вьюгами, сквозь которые надо вести стадо, и наступило рождество с

каникулами. Школа опустела; собака и учитель опечалились... Чтобы скоротать время, чабан

принялся сооружать псу укрытие от мороза: сбил доски, построил конуру, выстлал её сеном.

— Будешь здесь спать по-царски, Чабанила,— сказал, кончив работу, хозяин, подталкивая

пса в будку.

   Но загнать его туда пришлось почти силком. Пёс не желал оставаться в будке ни минуты. Он

выходил на снег и никакими силами не хотел примириться с этой давившей его крышкой...

Утром хозяин снова нашёл его на галерее. Он свернулся калачиком у дверей.

— С твоей косматой сарикой ты можешь спать и на улице...

   И хозяин оставил его в покое.

   Но пёс чах и мрачнел. Чтобы развлечь Чабанилу, хозяин взял его на рождество с собою в

церковь. Когда вышли со службы, то началась потасовка на снегу, собака и ягнята кувыркались