Монета Александра Македонского

Халдей на мгновение замешкался, и страшное существо протянуло к нему руки, намереваясь схватить его за горло.

– Александр, молодой царь Запада!

Ангел смерти отступил, на его безобразном лице проступило нечто вроде разочарования.

– Ты назвал имя, – прошелестел тусклый голос, – Звезды говорят, что судьба того, кто носит это имя, завершена. Я вернусь в свое царство с тем, кого ты назвал.

Скоморох отступил еще на шаг, затем он завертелся на месте, как исступленный дервиш, черты его расплылись, превратившись в сгусток тумана, затем в темный смерч, и наконец струйкой ветра унеслись к облакам.

Не успела я войти в квартиру, как зазвонил мобильник. Номер на дисплее был незнакомый, я поднесла телефон к уху и услышала озабоченный голос:

– Это вам из больницы звонят. Вашему родственнику плохо, совсем плохо… приезжайте, если хотите застать его в живых!

Я узнала голос медсестры, которой дала свой номер, и поняла, что Никодим Никодимович умирает.

– Но как же… – проговорила я растерянно. – Ведь мне сказали, что ему лучше… Операция прошла успешно…

– Было лучше, стало хуже… голова – такой орган, с которым ни в чем нельзя быть уверенным. Тем более в таком возрасте…

Медсестра еще что-то говорила, но я ее уже не слушала.

Мне стало больно и стыдно: я совсем забыла про старика, ни разу его не навестила, а ведь он так хорошо ко мне относился, был так предан моей покойной тете…

Опомнилась я, когда из трубки уже доносились сигналы отбоя.

Я мгновенно собралась и, уже выходя из квартиры, под влиянием неосознанного порыва сунула в сумку флакон с розовой жидкостью – тот, который нашла в среднем ящике комода.

Медсестра встретила меня перед входом в палату реанимации.

– Как он? – спросила я взволнованно.

– Пока жив… – протянула сестра. – Но до утра вряд ли доживет…

– Можно мне к нему?

– Вообще в палату реанимации посетителей не пускают… – произнесла она задумчиво.

Я поняла намек и дала ей купюру. Сестра спрятала денежку в карман халата и отступила в сторону:

– Ладно, иди, врачей сейчас нет, а ему уже ничего не может повредить…

Я вошла в палату.

Если бы я не знала, что на единственной кровати лежит Никодим Никодимович, я бы его ни за что не узнала. Лицо его посерело и осунулось, глаза были закрыты, рот, наоборот, приоткрыт, и из него вырывалось хриплое неровное дыхание. Острый подбородок был высоко вздернут, под ним резко выступал кадык. Тонкие морщинистые руки лежали поверх одеяла, к правой тянулась тонкая трубка от капельницы.

Я села на стул, взяла его руку в свои ладони.

По телу старика пробежала короткая дрожь, рука напряглась, рот закрылся, потом снова едва заметно приоткрылся, и старик забормотал что-то на незнакомом языке – на том самом, на котором разговаривали те странные люди, слепой и его поводырь…

И вот что удивительно – я вдруг начала понимать этот язык.

То есть, конечно, я не понимала отдельные слова, но зато поняла, о чем просит меня умирающий старик, поняла, что я должна для него сделать.

Я достала из сумки хрустальный флакон, отвинтила его пробку.

В палате запахло увядшими цветами, южной ночью, теплой и звездной, запахло лунным светом, ночным садом. В прикроватной тумбочке я нашла одноразовый шприц, наполнила его розовой жидкостью из флакона и поднесла шприц к прозрачному пластиковому мешку, из которого раствор по капле проникал в вену старика.

Рука моя на секунду замерла – я подумала, что, возможно, совершаю сейчас что-то недопустимое, ввожу в кровь человека неизвестное вещество, может быть, опасное вещество, которое его, возможно, убьет, но потом решила, что ему уже ничто не может повредить, вонзила иглу в мешок и нажала на поршень…

Прозрачный раствор порозовел, заискрился.

Я закрыла и убрала флакон, спрятала шприц и стала ждать.

Розовый раствор понемногу поступал в тонкую трубочку, потом – в вену старика. Прошло пять минут, десять…

И вдруг случилось чудо.

Лицо Никодима Никодимовича чуть заметно порозовело, дыхание стало ровнее и глубже, рука на одеяле едва заметно дрогнула и сжала мою руку, а в следующее мгновение старик открыл глаза и проговорил:

– Спасибо!

Дверь за моей спиной приоткрылась.

В палату вошла медсестра, посмотрела на пациента, на приборы, которыми была окружена его кровать, и удивленно проговорила:

– Ну, надо же – все показатели приходят в норму! Я же говорила, голова – такой орган, с которым ни в чем нельзя быть уверенным, возможны всякие сюрпризы! Ну, и твой визит на него явно благоприятно повлиял…

– Можно я еще с ним посижу?