Не меньших «успехов» достигли монгольские войска в южном направлении. К концу лета 1237 г. было сломлено сопротивление аланов и половцев, оттесненных на запад, а марийцы и мордва в большинстве своем покорились монгольским ханам.
По завершении победоносной кампании 1237 г. монголы вновь собрались вместе. Как сообщает Рашид ад-Дин, «осенью упомянутого года все находившиеся там царевичи сообща устроили курултай и, по общему соглашению, пошли войною на русских»[168]
. Позднейшие три года истории Руси получили наименованиеПри таком широком фронте монгольского наступления утверждение о том, что в русских княжествах не знали о нависшей угрозе или не ждали скорого вторжения, звучит нелепо. Однако в некоторой мере это соответствует действительности.
Информация о событиях в степи, без сомнения, поступала и собиралась. В Ростовской летописи отмечено появление «татар» на Яике в 1229 г., их вторжение на территорию Волжской Булгарии в 1232 г., а также разгром этого государства объединенными силами монгольских ханов в 1236–1237 гг[169]
. У нас нет достаточных сведений, чтобы утверждать, что такое внимание уделялось «татарам» и на юге Руси. В южнорусских и западнорусских источниках, сохранившихся до наших дней, о событиях тех лет в половецкой степи и Волжской Булгарии вплоть до 1237 г. нет ни слова. Властители тех областей были более увлечены своими усобицами. Не уделяли внимания восточным делам и в Новгороде, где взгляд летописца был в большей степени обращен на запад.Конечно, во всех русских землях помнили о Калке. Но, возможно, выводы, которые сделали княжеские полководцы из этих трагических событий, никак не позволяли предупредить позднейшее нападение. Русские князья в 1223 г. опрометчиво позволили завлечь себя далеко в степь. Джэбэ и Субэдей, располагавшие небольшим и утомленным войском, предъявили русским князьям типичную тактику кочевников, способных на выразительные маневры, но не обученных штурму укрепленных пунктов. Ведь Мстислав Романович в лагере, окруженном частоколом, три дня успешно отбивал монгольские атаки.
В этом отношении особенно примечательны свидетельства венгерского доминиканского монаха
(