Монгольское нашествие на Русь 1223–1253 гг.

Плано Карпини писал, что, «когда мы были в Руси, был туда прислан один наместник-сарацин от Гуюк-хана, как говорили, и от Батыя; и этот наместник, как нам потом рассказывали, у каждого человека, имевшего троих сыновей, забирал одного, уводил с собою всех мужчин, у которых не было жен, и с женщинами, не имевшими законных мужей, он поступал точно так же»: «Остальных же по своему обычаю они пересчитали, постановив, чтобы все от мала до велика, даже дети одного дня от роду, богатые и бедные, выплачивали… подать»[423]. Речь, скорее всего, идет о событиях 1247 г., когда Гуюк уже стал великим ханом, а «Русь» для итальянцев, надо полагать, совпадала с окрестностями Киева и Переяславля. Таким образом, в это время там уже была введена прямая податная система Монгольской империи. Примерно в те годы подобная система была введена и на северо-востоке Руси во владениях Ярослава Всеволодовича. В «Юань ши» в период с 29 декабря 1247 г. по 27 января 1248 г. отмечено, что происходило «внесение податных дворов в реестр». Вероятно, это касалось Китая. А про начало 1253 г. указано, что «битекчи Берке внес в реестр количество дворов и населения русских». В данном случае Берке – это не брат Батыя, а монгольский служащий, битекчи (букв. «писарь»). В источнике нет указания на регион, в котором производилась перепись, но, судя по всему, события должны относиться к северо-востоку[424].

О Киеве и южнорусских землях, включая Чернигов и Переяславль, источники вообще практически не содержат известий, относящихся ко второй половине XIII в. На них опустилась «киммерийская тьма». Нет определенности не только в том, кто там тогда был князем или владетелем, но даже кто там жил и жил ли вообще. Историки XIX в. писали о полном запустении Киева, а также об уходе населения из тех земель. Последние археологические исследования не подтверждают таких выводов. Но в плане объема информации дают не много. Существуют только мнения и домыслы. В частности, номинальным сюзереном Киева в конце XIII в. М. С. Грушевский считал владимиро-суздальского князя[425]. Поздняя Густынская летопись даже совершила примечательную описку, обозначив под 1305 г., что «паки начат в Киеве княжити Иоан Данилович Калита»[426]. Как бы то ни было, но очевидно, что в 1240-е гг. владетелем Поднепровья был Ярослав, а затем его дети.

* * *

Даниил Галицкий в начале ноября 1245 г., направляясь к Батыю, задержался для молитвы в Выдубицком Михайловском монастыре. Его провожали, как на смерть. Были сомнения, что монголы даруют ему жизнь после разгрома зависимых от них болоховских князей, а также длительного уклонения от поездки и изъявлений личной покорности. По мере продвижения в сторону ставки Батыя опасения галицкого посольства возрастали: «Изииде из манастыря в лодьи, видя беду страшьну и грозну, и прииде Переяславлю, и стретоша Татарове, оттуда же еха къ Куремесе, и виде яко несть в них добра…»[427]

Особенно оскорбляли князя наблюдения за языческими обрядами, в которых волей-неволей приходилось участвовать. В Батыевом лагере на Волге к Даниилу специально заходил «человек князя Ярослава» с явно тюркским именем («Сънъгуруви»), который убеждал его в необходимости исполнения всех шаманских процедур, в частности поклонения кусту: «…брат твои Ярослав кланялся кусту и тобе кланятися».

После многочисленных приготовлений князь был принят Батыем. Летописец достаточно подробно передает их разговор – вероятно, со слов самого Даниила: «Данило, почему раньше не приходил, а теперь пришел? Но и то хорошо. Пьешь ли черное молоко, наше питье кобылье, кумыс?» («Данило, чему еси давно не пришелъ, а ныне оже еси пришелъ, а то добро же, пьеши ли черное молоко, наше питье кобылии, кумузъ»), – встретил его хан легким упреком, что, в целом, должно было выдавать расположение.

Даниил отвечал тем же: «Раньше не пил, но теперь ты велишь, поэтому пью» («Доселе есмь не пил, ныне же ты велишь, пью»).

В ответ князь удостоился высокой похвалы: «Ты уже наш, монгол! Пей же наше питье!» («Ты уже нашь же Тотарин, пии наше питье»)[428].

Даниил испил кумыса и поклонился «по обычаю их», после чего направился на прием к ханше. Батый избрал в качестве формы общения с Даниилом предельную любезность. Все должно было склонять князя к сотрудничеству. Он должен был чувствовать себя в родной семье: «…ты теперь свой, наш, один из владетелей в рамках великой мировой монгольской империи! Ты велик, как и я, как мы!»