Монки и Бабочка

Он почти уже выехал из города, когда понял, что за ним неотступно следует тёмно-серая девятка. Так вот почему ты меня отпустил! Всё правильно: сам бы так сделал. Только машинка у вас, братцы, совсем не мерседес. Лавров перестроился раз, потом другой. Потом ещё и ещё. Слава богу, были просветы в плотном потоке. Девятка не отставала. Они мчали уже по самой окраине, среди строек, новостроек и каких-то ангаров. Фуры стали попадаться, и Лавров пристроился перед одной из них. Наконец, на очередном светофоре ему удалось проскочить на красный, а девятка не успела.

Лавров, не снижая скорости, свернул с главной дороги. Теперь он ехал вдоль пустырей и заборов, заброшенных гаражей и канав. Он уже хотел остановиться, включить телефон, который ему вернул следователь, понять, где он находится и как отсюда выбраться, как вдруг на дорогу выбежал серый комок, а за ним кто-то ещё в красной курточке. Лавров резко повернул руль. Он успел подумать, что машина, кажется, перевернулась. Потом увидел себя в каком-то сером полупрозрачном коконе. И кто-то выдёргивает из кокона нити, вращает его бешено, помогает вырваться наружу. И вот сейчас будет свет! Но вместо этого мягкое иссиня-чёрное крыло легло Лаврову на глаза. Последнее, что он почувствовал, прежде чем потерять сознание, был запах талой воды.

В Питере вода всегда пахнет болотом, а в Москве ничем не пахнет. Снег это покой, потому что он белый, чистый. Снег это тишина и покой. Зачем на снегу кровь? Это неправильно, уберите! Лавров очнулся в полуподвальном помещении с низкими сводами и стенами из красного кирпича. В глазах был туман и он не сразу разглядел, что у его постели стоит Бабочка. В тех же одеждах, что и в Питере, но с платком на голове. Тёмная сестра милосердия.

— Где я? — Спросил Лавров.

— В больнице.

— Стены какие-то странные.

— Здесь когда-то был монастырь, сейчас возрождают. Но больница работает.

— Вы его убили?

Она посмотрела ему в глаза:

— Каким образом?

— Кто вы? — Лавров попытался подняться, но голова закружилась, и он упал на подушку.

— Лежите, — сказала она ему, — и молчите. У вас сотрясение и рёбра сломаны.

— Почему я здесь?

— Потому что перед вашей машиной на дорогу выбежал ребёнок. А вы отвернули и перевернулись и ещё в забор влетели. Реакция у вас, кстати, потрясающая.

— Он жив?

— Жив. И щенок жив. Хватит задавать вопросы.

— Нет, — сказал Лавров. — Откуда вы знаете про Монки?

В ушах у него стучало и голос Бабочки звучал глухо, убаюкивал:

— …не совсем обычная больница. Раньше её называли домом скорби — очень точное определение, мне кажется. Что может быть страшнее для человека, чем потеря разума!

— Ну, а вы-то что здесь делаете? Не похоже, чтобы ваш дух настолько ослаб, — Лавров попытался подняться и тут же сморщился от боли.

— Да. Люди, которые попадают сюда, иногда находятся в странном состоянии, странном даже для такого места — они как бы зависают между миром живых и миром мёртвых. Тело их ещё здесь, а сознание уже на пути в иной мир. Но они никак не могут туда попасть.

— И вы им, конечно, милосердно помогаете? — Съязвил Лавров.

— Не тем способом, о котором вы сейчас подумали. Понимаете, человек испытывает вселенскую обиду. Какая-то несправедливость подорвала его доверие к миру настолько, что он готов добровольно его покинуть, но не может оставить всё как есть. И тогда он взывает к небесам.

— Погодите, погодите! А вы, значит, — посланник небес?

Лавров хотел было засмеяться, но заметил, что у Бабочки потемнели глаза, и передумал:

— Монки — так меня мама называла.

Бабочка кивнула.

Его вдруг как током ударило:

— Нет! Она не могла!

На него навалилось давно вытесненное воспоминание: матери долго не было — она лечилась, отец трогательно ухаживал.

Голос Бабочки прозвучал глухо, как за стеной:

— Она передумала в последний момент.

Лавров пришёл в себя и спросил:

— А можно было?

— У человека всегда есть выбор. Даже в таком состоянии. Быть жертвой или…

— Или палачом?

Она вздрогнула, но взгляда не отвела:

— У каждого — свой крест.

— Но почему так жестоко?

— О нет, это не моя идея. Он сам выбрал себе смерть — «голову даю на отсечение» было его любимым выражением. Я заметила, люди вообще редко следят за своими словами.

— А кто его, — Лавров запнулся, подбирая слово, — заказал?

— Дочь. В первом браке у него родилась не совсем здоровая девочка, а мать умерла в родах. От ребёнка он отказался. Он очень боялся болезни и смерти.

— А зачем вы его по кладбищам таскали? — Вдруг спросил Лавров.

Она пожала плечами:

— Надеялась, одумается. Он был не безнадёжен. Мне так казалось поначалу.

Они помолчали.

— Ну что, я ответила на все ваши вопросы?

— Нет, — сказал Лавров. — Зачем вы провели меня через этот квест?

— Мне нужна ваша помощь.

Их разговор прервал звонок лавровского телефона, который целый и невредимый заряжался на тумбочке.

— Мы вас потеряли, — сказал в ухо Лаврову следователь. И голос его не предвещал ничего хорошего.

— Я попал в аварию. Только что пришёл в себя.

— В какой вы больнице?

— Пока не знаю. Врач ещё не приходил, — соврал Лавров.