Моногамия (СИ)

И я отдала Алексу всю свою любовь и заботу, какие у меня были. Я была ему не женой, я была ему матерью. Он восстанавливался действительно очень медленно, но чем дальше, тем увереннее. Через неделю нас уже отпустили домой, Алекс больше не просил меня уехать в отель или ещё куда-нибудь, он покорно выполнял, всё, что от него требовалось, и терпел меня. Он уже мог передвигаться, но с большим трудом, упорно отказывался от коляски. Я делала ему инъекции лекарств и капельницы, научилась этому быстро, мне пришлось, потому что Алексу было слишком тяжело переносить дорогу в больницу, а жить в ней он отказывался наотрез. Я делала ему перевязки: на спине у него три небольшие раны, одна от операции прямо на позвоночнике, и ещё две — отверстия, через которые специальный аппарат откачивал воду из лёгких. Их нужно было обрабатывать перекисью и американской смесью с запахом йода. Я готовила ему еду, разбивая в блендере сырые овощи и фрукты строго по инструкции от врача — у Алекса специальная диета для онкобольных. Наш главный овощ — брокколи, и моя задача — постараться, чтобы он съел её как можно больше. Поэтому я выдумываю, изобретаю новые рецепты, где главный ингредиент всё та же брокколи, но разнообразие в её приготовлении вносит хоть какую-то привлекательность в питание моего подопечного. Накормить его — проблема, очень большая проблема. Он и здоровым не отличался аппетитом, а теперь, во время болезни, питание давалось ему с особенным трудом. Он не капризничал, он действительно не мог есть, но старался. Старался, чтобы не обидеть и поддержать меня, отблагодарить за мою заботу о нём.

Алекс большую часть времени спит, а когда не спит, делает всё, что я скажу. Такая покорность согревает меня, придаёт мне сил и уверенности.

Ещё через неделю доктор Тони на контрольном осмотре объявляет нам о начале лечения.

— Валерия, я рассчитывал на вас и не ошибся: результат ваших стараний превзошёл мои ожидания, и это прекрасно, потому что теперь у нас больше шансов выйти сухими из воды. Алекс, вы обязаны жизнью этой леди.

— Я знаю, — он отозвался едва слышно, так, будто для него это не значило ничего. Он смотрел в окно, и его как будто не было с нами.

Тони посмотрел на него с осуждением — он не понимал.

— Мы начинаем лечение препаратами химиотерапии и облучение по одному курсу. Я думаю, этого хватит. Алекс, придётся туго: тебя будет тошнить, возможна рвота и головные боли. И конечно, выпадут волосы, но всё это пройдёт сразу после окончания лечения, которое, — у меня есть все основания полагать, — будет успешным. Вы прошли уже большую часть пути, осталось ещё немного. Я верю в вас! — он улыбнулся, мне.

Я была воодушевлена, а Алексу, казалось, было всё равно.

{Delta Spirit — "Yamaha"}

С началом лечения он снова начал терять с таким трудом набранный вес, почти не ел, и его рвало… практически постоянно. Я снова нервничала и звонила Тони по нескольку раз в день. Но Тони знал, что будет так плохо, и терпеливо отвечал на мои звонки и вопросы: всё дело в перенесённой пневмонии и невероятной слабости Алекса. Он пережил то, что не переживает почти никто: онкобольные бессильны и беспомощны перед пневмонией, она убивает их неумолимо, беспощадно, жестоко.

Спустя около месяца после начала лечения Алекс вообще перестал принимать любую пищу: всё, что так или иначе попадало в него, тут же или через некоторое время выходило обратно. Он стал таять на глазах и терять силы, и я уже боялась, что он умрёт от истощения. Тони назначил поддерживающие медикаменты через вену: теперь жизнь в любимом человеке поддерживала глюкоза и синтетические витамины, вводимые внутривенными инфузиями: вместо обедов и завтраков у нас были капельницы, и я сидела всякий раз рядом, держа его за руку, и молилась, чтобы они дали ему сил, поддержали в нём жизнь, пока этот кошмар не закончится…

У Алекса выпадали волосы, и я сама обрила ему голову, но даже это не уродовало его. Его черты были такими нежными и правильными, что ни бледность, ни лишение волос не убили его красоту: теперь она будто была острее, чётче. Обнажённая красота, она вся в его глазах, скулах, в изгибах нежных губ… Мы почти не говорим, общаемся взглядами, они долгие, чувственные, в них больше слов, чем в самих словах.

Меня трогает его покорность и отсутствие страха и стыда, того, который раньше заставлял прогонять. Алекс смирился и, я думаю, в душе он был счастлив, что я осталась, что я с ним. Внезапно, как-то совсем вдруг, неожиданно для себя самой я осознаю, что кроме меня у него никого и нет… Есть, конечно, Мария, и она приезжает часто, привозит продукты, лекарства, готовую еду для брата, которую он не ест, но должна же она проявлять свою заботу хоть как-то… Но она не может быть с ним постоянно, как я — у неё дети… А я своих бросила, именно Бросила, с большой буквы Б. Она — хорошая мать, а я — плохая: у меня в жизни вдруг появилось нечто более важное, чем мои дети…