Моноклон

Иван Петрович выступил вперед из толпы и закричал громче всех:

— Подле-е-е-е-е-ец!

Ткач навел на него солнечный зайчик. Ослепительный свет засиял в толстых линзах очков, затопил глаза Смирнова. Но он не закрылся, не отвернулся:

— Свети! Свети, гад! Свети!

Свет солнца наполнил глаза Смирнова. Он раскрыл их сильнее, словно желая всосать в себя всю мощь солнца:

— Свети! Свети! Свети, трус! Свети, предатель!

Ткач светил ему в лицо. Несколько долгих минут продолжалась эта дуэль. Потом Ткач опустил зеркало и ушел с балкона. Его проводили криками и улюлюканьем.

Иван Петрович продолжал стоять, повторяя:

— Свети! Свети, гад! Свети!

Он ничего не видел, в глазах плыли красные сполохи. Его взяли под руки молодые люди:

— Вам плохо?

— Мне хорошо! Мне отлично!

Иван Петрович шагнул, но оступился, не видя ничего. Его ноги в старых ботинках заскребли по асфальту:

— Щас, ребята, щас…

Его подвели к лавочке, усадили. Он заворочался, крутя головой и тараща невидящие глаза, но вдруг обмяк и повалился на сидящего рядом ветерана. Тут же подъехал реанимобиль, Ивана Петровича внесли внутрь, отъехали за угол.

— Обморок от перевозбуждения, — объяснил врач молодым людям, обследовав Ивана Петровича. — Сердце в порядке. Полежит немного и оклемается.

И правда, вскоре Иван Петрович пришел в себя. Ему сделали пару уколов, отвезли к автобусу. Он сам поднялся по ступеням, сел в пустом автобусе. Водитель дремал в своем кресле.

Иван Петрович сидел, глядя в окно. Посидев так минут пятнадцать, он встал, вышел из автобуса. И пошел по улице Кедрова. Потом свернул и пошел дворами, мимо какой-то новостройки, мимо гаражей и детской площадки. Он шел, привычно помахивая своими длинными руками, поглядывая по сторонам. Остановился, увидев, как на автотранспортер затаскивают ржавую «Волгу» с разбитым лобовым стеклом и спущенными шинами.

На невысокую бетонную стенку возле мусорных контейнеров сел голубь.

— Во как! — подмигнул Иван Петрович голубю, кивнув на «Волгу».

Голубь тихонько заворковал.

Иван Петрович двинулся дальше, минуя дворы, пересек улицу и вышел на просторную площадь. На ней стоял большой новый супермаркет, справа от которого таджики укладывали асфальт.

Иван Петрович уставился на супермаркет. Вход его был убран гирляндой из синих и красных шаров, под которой желтела надпись: «МЫ ОТКРЫЛИСЬ!»

— Мы открылись! — согласно кивнул Иван Петрович.

Постоял. Двинулся к супермаркету. Стеклянные двери разъехались перед ним, он вошел в супермаркет. Внутри было просторно, светло и пахло новым. Одинокие покупатели бродили с тележками между длинных, уставленных продуктами стеллажей.

Иван Петрович взял тележку и повез ее по чистому новому полу супермаркета. Прошел овощной и фруктовый отдел, постоял возле соков, читая названия. Двинулся дальше, миновал стеллаж с крупами и макаронными изделиями, остановился возле длинного стеллажа консервов.

— «Золото Балтики» — прочитал он надпись на банках со шпротами. — Во как!

Одобрительно кивнул, двинулся дальше. Увидел витрину мясного отдела, подошел.

— Здравствуйте, — улыбнулась ему высокая продавщица.

— Здравствуйте! — тряхнул очками Иван Петрович.

— Чем могу помочь?

Иван Петрович разглядывал мясо, двигаясь вдоль витрины, читал:

— Зразы… стейк… фарш из баранины…

— Есть и говяжий, и свиной, и куриный, — продавщица двигалась параллельно, поглядывая на медали Ивана Петровича.

— Во как! — одобрительно мотнул головой Смирнов.

За мясным отделом начинался колбасный.

— Колбаса! — остановился Иван Петрович.

— Колбаса, — улыбаясь, остановилась продавщица.

— Так, — вздохнул Смирнов, поправил очки. — И сосиски.

— И сосиски. Вы какие сосиски любите?

— Молочные.

— Вот они, перед вами.

— И почем?

— 360 рублей килограмм.

— Во как! — кивнул он.

— Сколько вам завесить?

— Мне? Завесь-ка мне… — он задумался.

— Полкило?

— Нет, — мотнул он головой. — Завесь сто девяносто три сосиски.

— Сто девяносто три?

— Сто девяносто три! — кивнул он.

— Как скажете, — шире заулыбалась продавщица.

Она достала ворох сосисок и принялась считать. Иван Петрович стоял, вперившись в витрину. В ворохе сосисок не хватило, продавщица прошла в белую дверь с круглым окошком.

— Брауншвейгская, — наморщил лоб Иван Петрович. — Во как!

Продавщица вернулась с новым ворохом сосисок, стала считать дальше.

— Брауншвейгская, — покачал головой Иван Петрович и слегка присвистнул. — Мда…

— Ровно сто девяносто три сосиски, — закончила продавщица. — Это будет восемь килограмм, четыреста двадцать граммов. Вам в один пакет или лучше — в два?

— Можно… — пробормотал Иван Петрович, напряженно разглядывая витрину с колбасами.

— Я сделаю в два пакета, чтобы удобнее было.

Он не ответил.

Продавщица упаковала сосиски, передала ему два увесистых пакета. Он принял их, поставил в тележку.

— Что еще? — спросила продавщица.

— Еще… а вот этой… брауншвейгской.

— Сколько?

— Пять палок.

Она молча достала пять палок брауншвейгской колбасы, взвесила каждую в отдельности, налепила чеки, передала Смирнову. Он укладывал колбасу в коляску рядком, аккуратно.

— Что еще?

— А… ничего… — тряхнул он очками и повез тележку дальше.