Звучит это нелогично, но было именно так, а не иначе. Я выходил из подполья все реже, а возвращался все чаще, возвращался неизменно, возвращался перманентно, возвращался с маниакальным упорством, пока наконец не свершилось предначертанное мне - жизнь в подполье - и я остался тут sensu largo...
Вообще-то, при моих скромных потребностях, устроился я с комфортом... В начале здесь был только матрас... Как сказано в Библии: в начале был матрас, и голые стены возносились над матрасом. А теперь пожалуйста - чем не уютный изолятор, где можно годами лечить похмелье, именуемое жизнью? Каждый из находящихся здесь предметов - память об одном из моих исключительно низких падений. Всякий раз, когда я поднимался после исключительно низкого падения, у меня возникало острое желание опереться на что-то материально-устойчивое, и тогда я непременно оснащал свою нору каким-нибудь новым предметом. Речь идет вовсе не о банальной компенсации ущерба, не о лихорадочном возмещении потерь. Разумеется, я терпел ущерб и нес потери. Некогда принадлежавшие мне бесчисленные бумажники, сумки, зонты, очки, авторучки затерялись - увы, безвозвратно - среди темных извивов моих путей. Но дело отнюдь не в том, что воскресал я после своих падений обедневшим, допустим, на один чемоданчик. Да, я воскресал обедневшим на один чемоданчик, но отсутствие чемоданчика было ничто по сравнению со всеобъемлющей пустотой. Я пробуждался в пустоте, пустота была вокруг, и сам я был пустотой. Я даже не замечал отсутствия чемоданчика, ибо чувствовал себя так, будто лишился всего.
- Если я скажу Тебе, что чувствовал себя совершенно голым и беззащитным, если я так Тебе скажу, это будет всего лишь пустая фраза. Уверяю Тебя, уверяю Тебя, велеречивая дикторша: малый, который после бурно проведенного вечера не может отделаться от ощущения, что он пересекал оживленный и многолюдный перекресток в одних только растянутых до безобразия, грязноватых, зассанных в паху пээнэровских кальсонах, даже не подозревает, сколь изысканно и богато был одет. Уверяю тебя, божественная заря... Моя нагота была стократ постыднее. Мой позор был квинтэссенцией всех позоров. Окружающая меня толпа была совокупностью всех толп. На мне не было одежды, на мне не было кожи, на мне не было плоти. Меня не поддерживал позвоночник, ребра не защищали легких, да и легких не было, не было воздуха, не было меня... Медленно, очень медленно я возникал из зыбкой прозрачности. И тогда любой - в особенности новый предмет, формой своей выбивавшийся из привычного и оттого незамечаемого повседневного антуража, казался чистым источником среди песков пустыни. Я прикасался к предмету, прикасался к субстанции, прикасался к этажерке с книгами, и она отвечала мне тем же. Так возрождалось первое чувство, чувство осязания, и материализовалась кожа, тело мое вновь облекалось кожей...
*
Этажерка, кстати, появилась здесь летом 1989 года и служит свидетельством моего падения, произошедшего в пивной "Европа". Так уж случилось: когда в Польше пал коммунизм, я пал в "Европе". Каламбур не ахти какой, но слово не воробей... Ну а если быть точным, падение, о котором идет речь, началось в пивной "Европа", а закончилось в ресторане "Новый" на Гжегожецкой улице. Буфетом я обзавелся в 1990 году после президентских выборов, ознаменовав таким способом славный путь моего падения, начавшийся в ресторане "Фемида" на Гродской, пролегший через "Гавелку", "Три рыбки", "Эрмитаж" и там же, в "Эрмитаже", завершившийся взятием последних вражеских редутов. Диван памятник, воздвигнутый мне, павшему на дне рождения моего друга Отступника в 1991 году от Рождества Христова...
Кстати говоря, мой друг Отступник снабжает меня антипапскими листовками... А также держит в курсе всяческих проявлений нетерпимости. Последний раз, например, он безапелляционно заявил, что славящаяся объективностью радиостанция Би-би-си, которую он слушает много лет, под влиянием римско-католического империализма утратила свою пресловутую объективность, поскольку вместо сугубо объективного слова "папа" употребляет теперь субъективное выражение "святой отец"...
И как мне к этому относиться?.. Что прикажешь об этом думать, языческий мой алтарик, золотой ты мой, отлитый из серег... да что я говорю... серебряный ты мой, сотворенный из электронов агнец. Может, подскажешь наконец, что мне думать, купина моя неопалимая, что, хоть и горишь вечным пламенем, не сгораешь... Да, именно так: горишь, но не сгораешь...
*
В следующем году, то есть через год после приобретения дивана, я в честь вертевших и крутивших меня смертоносных водоворотов в Бермудском треугольнике, расположенном между "Курьей ножкой", "Флорианом" и "Виленским", приобрел холодильник. Да, чудом избежав невероятных опасностей, которые подстерегают неприкаянных путников внутри этого чертова треугольника, я приобрел холодильник.