Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе

После игры я вышла со стадиона вместе с другими болельщиками и долго ждала Мишку на улице. Одни чувства сменялись другими, как матрешки. Радость и гордость за Мишку вытесняла грусть, что все так быстро закончилось и теперь надо ехать домой и погружаться в обычную жизнь. За грустью пришла благодарность к Мишке за его заботу обо мне. За благодарностью следовала череда картинок сегодняшнего матча. И под этим всем, где должна была скрываться маленькая хорошенькая матрешечка, я вдруг ощутила непонятно откуда взявшуюся пустоту.

Из раздевалки Мишка вышел не один – с таким же, как он сам, высоким парнем – своим близким другом. Друг жил недалеко и позвал нас к себе в гости на чай. Было еще не поздно, домой ехать не хотелось, и мы согласились. Парни всю дорогу обсуждали между собой матч. Я молча шла рядом и старалась не чувствовать себя лишней. Мишка все это время держал меня за руку. Минут через десять мы уже сидели за столом. Мама друга приветливо нас встретила и без лишних вопросов провела на кухню. Там она поставила на стол чашки, насыпала печенье в вазочку и вышла. Закипел чайник, мы стали пить чай. И в какой-то момент, слушая их разговор, я вдруг очень захотела домой к маме. И одновременно с этим отчетливо поняла, что больше не хочу быть с Мишкой. Совсем не хочу. И что ничего не сможет меня удержать рядом с ним. «Просто больше ничего не может быть между нами», – крутилось в голове. Они продолжали говорить, я продолжала из вежливости делать вид, что мне интересно, но сама уже была не с ними. Я думала. Мишка сильно изменился за последнее время. Его было слишком много. А я хотела по нему скучать. И даже его записки, которые так нравились мне раньше, теперь стали раздражать. «Родная, любимая, хорошая моя…» Все казалось теперь слишком сладким, приторно-сладким. Может, это как-то было связано с тем, что больше не существовало тайны? Она совсем от нас ушла, и вместе с ней ушли азарт, игра и страсть. Легкость ушла. Общий секрет объединял нас. Сейчас все стало обыденным, тяжелым, однообразным, как обед в школьной столовой, как поход в магазин за булкой и сметаной. Как у всех. Бытовуха оказалась ложкой дегтя в нашей бочке меда.

«Просто больше ничего не может быть между нами», – это было осознание тупика, из которого нет выхода. Была любовь, на ее месте образовалась пустота, а теперь пустоту заполняло отчаяние. Отношения замерли, потому что БОЛЬШЕ того, что есть сейчас, не может быть. Хотелось большего, но сейчас – все. Мы так стремились друг к другу, становились все ближе и оказались в тупике. Все. Пришли. «Дальше ни шагу», – и запрещающий смешной знак «кирпич», который я выучила с самого раннего детства, со времен, когда мы с папой часто ездили на машине. Ну, а раз ни шагу, раз дальше нельзя, то и зачем тогда мозолить друг другу глаза? Останемся, как раньше, детьми, на радость всем – спортсменами, артистами, школьниками. Все.

Пока я думала, чай был выпит, мы попрощались с другом и вышли на улицу. Мы шли через парк до электрички, Мишка ласково обнимал меня за плечи, а я еле сдерживала слезы. Было жалко себя. Именно себя. Было обидно, что так все заканчивается по-дурацки. Мишку тоже было жалко. Но я успокаивала себя: он сильный, захочет – влюбится и забудет меня. И при этом чувствовала себя ужасно – ведь я должна буду сейчас все ему сказать. Так честнее, чем дальше избегать его и прятаться. Мы шли молча, он был очень уставший и серьезный.

– Миша… Спасибо, что взял сегодня на игру, – собственный голос показался чужим, как не из меня.

– Угу, – и улыбнулся своей фирменной улыбкой, которая мне так нравилась раньше – одними глазами и уголками губ.

Подошла электричка, народу было немного. Мы сели. Электричка тронулась.

– Я… Мне надо тебе сказать…

И сказала. Возможно, сказала, то, что хотела.

А возможно, что-то другое. Но память не сохранила этого. И что было после, я тоже не помню. Не помню ничего – ни слов, ни взглядов. Ни его, ни своей реакции. Не помню, как мы ехали, как вышли из электрички, как шли домой. Все стерлось из памяти. Может быть, мы плакали, может, плакал он, а я уже нет. Может, я всю ночь не спала и вертелась на подушке. Может, рассказала наконец-то все маме и она пожалела меня. Столько могло быть вариантов! Но я не помню, какой вариант был наш. Поэтому пусть, как в кино, в сцене прощания будет просто март, сумерки, двое на перекрестке расходятся в разные стороны. И играет красивая грустная музыка.