Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник)

Я понимаю, что передал Кейко и Рейко тридцать-сорок процентов из того, что хотел. С Кейко я и теперь иногда разговариваю по телефону. А с Рейко решил никогда больше не встречаться и не созваниваться. Я хочу освободить себя. Я пытаюсь это сделать уже два года, так как начал ненавидеть то, во что превратился из-за нее. Рейко… Я много с ней разговаривал. Я рассказал ей о многом, в том числе и о том, о чем хотел бы рассказать вам, – и о сексе, и о наркотиках, и о бизнесе. И насколько уверен, что передал ей огромное количество информации, настолько же убежден, что она поняла все не так. Об одном могу сказать со всей ответственностью: я ненавижу, ненавижу всем существом передавать информацию. Нужны ли танцы? Особенно классический балет, сам жанр которого не смог бы существовать без всеобщего мазохизма, мазохизма, возведенного в высшую степень, мазохизма настолько откровенного, что потребуется новая, неизвестная форма танцевального искусства, чтобы можно было бы от него избавиться. Факт тщетности таких попыток сам по себе может служить доказательством. Говорить так – это еще не значит быть нигилистом. Это всего-навсего правда. Помнится, что, когда я так же разговаривал с Кейко и Рейко, они вежливо меня слушали, покорно соглашались, принимали все, что бы я ни говорил. А!.. Не хочу больше об этом думать! Дерьмо, дерьмо и дерьмовые воспоминания! Однажды я полюбил манекенщицу. Конечно, она не была всемирно известной топ-моделью. Высокого роста, с длинными ногами. Помню, как пытался говорить с ней. У нее было что-то вроде чувства юмора. Она была достаточно изысканна, и мне нравилось над ней подшучивать… Где же это было? Забыл… Отель в квартале Акасака или в Ницце? Голубые, облизывающиеся, когда у их кошечки начинает течь эта… Как это назвать? Простите, что при вас приходится затрагивать такую тему, да еще при первой встрече. Гнусная такая штука, что по вкусу только извращенцам, непонятное вещество, что-то вроде выделений, похожее на белый сыр, да, немного склизкий белый сыр. Я говорю об этом, чтобы показать, что напоминают мне мои беседы с Кейко и Рейко, понимаете? Именно это. То, что я испытываю сейчас, под кокаином, готовый крыть их бесконечно, хоть до утра. Я говорил с ними так, как большинство людей говорило бы о вещах более глубокомысленных и выразительных, я же говорил о кино, об этом сценарии, о кастингах, музыкальных комедиях, о хореографии, стараясь заставить их понять. Сейчас я вижу, что все это – дерьмо, да, кусок дерьма, как та клейкая гадость, скопившаяся в складках вульвы у той манекенщицы, на которую соблазнился бы только извращенец. Творчество само по себе не имеет ничего благородного. Как точно – не помню. Я вернулся в Японию, чтобы закончить достаточно муторную работу, и должен был провести небольшое прослушивание. Я просмотрел примерно пятьдесят актрис и танцовщиц, чтобы выбрать из них четырех, из которых была нужна лишь одна. Причем только японка. Она должна была играть в музыкальной комедии, чтобы развлечь малолетних дебилов во время летних каникул. Все другие актеры были уже набраны в Нью-Йорке. Прослушивание я проводил вместе с Пи-Джеем, старым хореографом из Американского Балетного Театра. Режиссер, видите ли, хотел только японку, и ее требовалось откопать среди всех этих маленьких говнючек. Выбирали я и Пи-Джей. Режиссер был японцем с озабоченной рожей, которая напоминала шоколадный батончик, белая, как переваренная лапша или как непрожеванная жареная рыбешка. Общаясь с ним, я принимал такие презрительные позы, какие мог. Все это происходило еще до кризиса, и по своему социальному положению я был гораздо выше его. Он не мог работать без постоянного одобрения со стороны своего агента. Вы будете смеяться, но в конце концов этот опыт оказался очень поучительным – парня действительно имели в задницу! Я открыто его презирал.