Монсеньор Кихот

– Как ни странно, но мне очень мало приходилось сталкиваться с такими вещами в Эль-Тобосо! Люди, наверно, боятся рассказывать мне о чем-то серьезном, потому что каждый день встречают меня на улице. Вы знаете – хотя вы этого, конечно, не знаете, – я терпеть не могу помидоры. И вот представим себе, что отец Герберт Йоне написал бы, что есть помидоры – смертный грех, а ко мне в церковь приходит старушка, которая живет рядом, и признается на исповеди, что съела помидор. Какую епитимью я на нее наложу? Коль скоро сам я помидоров не ем, то не могу и представить себе, какое это для нее лишение – не есть помидоров. Конечно, было бы нарушено правило… правило… от этого никуда не уйдешь.

– А вы уходите от ответа на мой вопрос, отче: так какую же все-таки епитимью?..

– Наверное, прочесть один раз «Отче наш» и один раз «Богородице, дево, радуйся».

– Всего один раз?

– Если как следует прочесть молитву один раз, это все равно, что бездумно отбарабанить ее сто раз. Количество не имеет значения, мы ведь не лавочники. – И он тяжело поднялся с кровати.

– Куда вы, отче?

– Почитать пророка Маркса, пока не засну. Хотелось бы мне пожелать вам спокойной ночи, Санчо, но я сомневаюсь, будет ли ваша ночь спокойной в моем понимании.

ГЛАВА VIII О любопытной встрече, которая произошла у монсеньера Кихота в Вальядолиде

Санчо был в наимрачнейшем настроении – это уж точно. Он не пожелал даже сказать, по какой дороге им ехать из Саламанки. Такое было впечатление, будто долгая ночь, проведенная в доме, где он бывал в юности, лишь породила в нем злость: всегда ведь опасно в зрелые годы пытаться воссоздать пережитое в юности. А возможно, у него вызвало такое раздражение необычно хорошее настроение отца Кихота. Поскольку никаких особых причин избрать иное направление не было, отец Кихот предложил поехать в Вальядолид, чтобы посмотреть на дом, где великий биограф Сервантес завершил жизнеописание его предка.

– Если только вы не считаете, – нерешительно добавил он, – что мы можем наткнуться на ветряные мельницы и на этой дороге?

– Они заняты более важными предметами, чем мы с вами.

– Какими же?

– А вы не читали сегодняшней газеты? В Мадриде застрелили генерала.

– Кто же это сделал?

– В старые времена все взвалили бы на коммунистов. Нынче, слава богу, под рукой всегда есть баски и ЭТА [баскская террористическая организация].

– Упокой, господи, его душу, – произнес отец Кихот.

– Могли бы не жалеть генерала.

– Я его и не жалею. Я никогда не жалею умерших. Я им завидую.

Настроение у Санчо не улучшалось. На протяжении ближайших двадцати километров он один только раз раскрыл рот, да и то чтобы напуститься на отца Кихота.

– Что это вы молчите и не выкладываете ваших мыслей?

– О чем?

– О прошлой ночи, конечно.

– О, я расскажу вам о прошлой ночи за обедом. Мне очень понравилась эта книга Маркса, которую вы мне дали почитать. В душе он был по-настоящему хорошим человеком, верно? Некоторые вещи меня просто поразили. Никаких скучных выкладок.

– Я говорю не о Марксе. Я говорю о себе.

– О себе? Надеюсь, вы хорошо спали?

– Вы же прекрасно знаете, что я не спал.

– Милый Санчо, только не говорите мне, что вы всю ночь пролежали без сна!

– Ну, не всю ночь, конечно. Но большую ее часть. Вы-то ведь знаете, чем я занимался.

– Знать я ничего не знаю.

– Я же достаточно ясно вам сказал. До того, как вы отправились спать.

– Ах, Санчо, я привык забывать, что мне говорят.

– Это же была не исповедь.

– Нет, но когда ты священник, легче относиться ко всему, что тебе говорят, как к исповеди. Я никогда не повторяю того, что мне кто-то сказал, – даже, по возможности, про себя.

Санчо что-то буркнул и замолчал. Отцу Кихоту показалось, что его спутник несколько разочарован, и он почувствовал себя немного виноватым.

Когда они уселись в ресторане «Валенсия» неподалеку от Главной площади, в маленьком внутреннем дворике за баром и отец Кихот глотнул белого вина, настроение у него стало понемногу улучшаться. Он получил большое удовольствие от посещения дома Сервантеса, куда они прежде всего отправились и что обошлось им по пятьдесят песет каждому (интересно, подумал отец Кихот, не впустили бы его бесплатно, если бы он назвал свое имя кассирше). В доме стояла мебель, часть которой действительно принадлежала Сервантесу; письмо королю по поводу налога на масло, написанное его рукой, висело на побеленной стене, и отец Кихот живо представил себе эту стену, забрызганную кровью, в ту страшную ночь, когда в дом внесли окровавленного дона Гаспара де Эспелата и Сервантеса арестовали по ложному подозрению как соучастника в убийстве.