Монстр 34 (СИ)

Что такое танк? Танк – это мощная боевая машина. Вообще это не просто машина, а машина создаваемая под конкретную задачу. Если сравнивать первые танки с теми, что появились пару десятилетий спустя, то неизменным остаётся одно – комфорт. Вернее полное его отсутствие. Думают ли проектировщики танков о комфорте экипажа? Может и думают, но явно недолго. А ещё танки часто ломаются как девочки и как машины. Но никто не думает о том, что в коробке с механизмом, может находиться ещё и личность. Поэтому если танк ломается как девочка, его предпочитают просто разобрать или переплавить, ибо никому он такой не нужен. Алексея нельзя было назвать богом машин, но в ранг святых они его бы возвели, если бы у машин была какая-нибудь религия со святыми. Калачёв прекрасно понимал, что холодный и бездушный механизм на самом деле остаётся таковым недолго. Он может стать простым солдатом, как каждый из мужчин. Думает ли генерал об особенностях характеров каждого солдата? Нет. Ему начхать какие моральные проблемы может испытывать какой-нибудь рядовой. Он отдаёт приказ и ждёт, что он будет выполнен. А может, стоило всё-таки подумать? Не было бы позорного «драп-марша» к Москве, не было бы бегства к Сталинграду. Советский солдат показал всему миру, что он может стоять на смерть, что он может проявлять массовый героизм. Но ведь почему-то отступали, дезертировали, сдавались в плен. Танк тоже не просто набор винтиков и шестерёнок под толстой бронёй. Как смог Алексей совладать со строптивым танком? Не было никакого заводского дефекта и бутылки спирта, распитой на двоих с машиной, не было. Был разговор, сопровождаемый техосмотром. Мужчина в буквальном смысле слова залез во все дырки, что были в машине. Если нельзя было просунуть палец, мехвод просовывал спичку, с намотанной на неё ватой или просто нитками. При этом он что-то бурчал вполголоса. Никто не слышал, что именно, решили, что просто ворчит о том, до какой степени запустили танк. А Калачёв разговаривал с танком. Уговаривал, бывало и стращал. Он отнёсся к машине, как к раненому солдату, который не хочет лечиться. Не потому что на фронте страшно, а потому что никто его не понимает и даже в строю он страдает от одиночества. Но последние события заставили измениться сам танк и отношение мехвода к нему тоже изменились. Всё чаще он ловил себя на мысли, что думает о танке не как о боевом друге, а как о спутнице жизни. Это было странно. Для советского человека думать так, всё равно, что видеть жену в животном или человеке своего пола. Нельзя сказать, что в стране не было и таких отношений, но здоровыми их никто не называл. Было ещё кое-что, что заставляло мехвода посмотреть на всё происходящее под другим углом. Танк стал меняться физически. До Лескатии эти изменения носили контролируемый характер. Сам мехвод слегка изменял некоторые параметры танка, следя за его работой. Даже двигатель гремлинши он устанавливал сам, хотя и под её чутким руководством. Но изменения выхлопных труб уже выходили за пределы представлений о нормальном. Кроме того, они однажды просто исчезли. Ещё в Восьмихолмье Алексей отметил их странную деформацию, вроде они стали уже и более извитыми. А после Варны Калачёва чуть удар не хватил, когда он увидел, что выхлопных труб нет. Только две скобы, чтобы можно было удобнее привязывать короб Зимки. Из-за этого уже не требовалась усиленная работа вентилятора для закачки воздуха и мощный поток ветра не обдувал водителя, врываясь через его люк. Если бы мотор был дизельный или бензиновый, то он бы очень быстро заглох. Но танк невозмутимо продолжал работать и накручивать километры на гусеницы. Гусеницы, в свою очередь, тоже озадачили Калачёва. Он не думал, что износостойкость траков может так повыситься от небольшого количества демонической энергии. По всем расчётам гусеница должна была лопнуть где-то под Аль-Фиником, поскольку давно превысила лимит своей прочности. В целом удивляла стойкость всех трущихся частей, но Алексей объяснял это хорошим техобслуживанием. Однако после Варны танк начал изменяться так, что просто оторопь брала. Изменения кресел для экипажа, были самыми минимальными из изменений. Калачёв каждый вечер осматривал машину и постоянно находил новые трансформации в самом механизме. Это привело к тому, что мотор стал тише. Казалось, что не танковый он, а автомобильный. Максимум от грузовика. Но при этом он не выл, а бархатисто урчал, как большой кот. Изменился и сам ход танка. Раньше его даже на дороге трясло так, что в прицеле пушки мелькали то земля, то небо. Именно поэтому перед выстрелом требовалось делать короткие остановки. Теперь, даже на бездорожье, ход оставался ровным и плавным. Башня тоже изменилась и это заметили все. Она стала больше и немного сместилась назад. Теперь командир и заряжающий свободно там помещались. Даже запахи изменились. Запах солярки выветрился совсем, а масло стало пахнуть не так резко и не маслом. Это был запах женского тела и даже можно было предположить какой именно части этого тела. В ароматы танка стал вплетаться тонкий, едва уловимый аромат духов «Красная Москва». Танк стал другим. Если бы пришлось вернуться назад, в свой мир, одной заменой мотора не обошлось бы.