Монстр. Дело Йозефа Фритцля

Хербст вспоминает: «Многие из нас приезжали сюда годами. Чего еще хотеть? Добрые, старые друзья и великолепная кухня Розмари. Стоило все дешево, а вид открывался восхитительный. Розмари была действительно на высоте, что касается традиционной австрийской кухни, из-за которой, конечно, мы все и наезжали — шницель, яблочный штрудель, сырные клецки и кислая капуста.

Ее старик появлялся там нечасто. Он был немного со странностями, непохож на типичного хозяина пансиона. Работала только Розмари — он не помогал ей. Однако он мог отпустить удачную шутку. Поговорить с ним было интересно только тогда, когда речь заходила о вопросах практических. Он не стал бы засиживаться и рассказывать о своей жизни.

Муж Розмари постоянно получал назначения за рубеж. Долгое время строил мосты в Индии, побывал и в Южной Америке. Не то чтобы мы так уж скучали по нему, когда его не было поблизости. Самой радостной хозяйка пансиона была, когда рядом оказывались дети, и на нее было просто жалко смотреть, когда появлялся муж. Она приезжала в мае и отбывала в сентябре. Май и июнь дети проводили с Фритцлем в Амштеттене, а затем приезжали и присоединялись к матери на летние каникулы, в июле и августе. Она и вправду скучала по ним.

Но иногда любила и пошутить. Иногда я приглашал весь народ из нашей группы с детьми — порою их набиралось до нескольких дюжин — на свою вечеринку с барбекю, и тогда Розмари появлялась и восклицала: „Хербст, ты опять увел всех моих клиентов!“ Но она всего лишь шутила — она никогда не отказывалась выпить с нами. Стряпня ее и вправду была знаменитой.

Знаю, что всем детям приходилось ей помогать. Все они были симпатяги, кроме, пожалуй, Зеппа: тот держался немного на отшибе, и разговорить его было трудно. Розмари была просто красавица, она нравилась всем парням, а вот Элизабет уродилась скромницей, но это как раз хорошо, когда нужно посидеть с детьми. А потом она, конечно, присоединялась к нашей компании — или так нам, по крайней мере, казалось».

Пауль Херер вспоминает: «Йозеф знал Мондзее, потому что впервые приехал сюда с детьми на каникулы в 1969-м; возможно, это случилось после того, как у него возникли неприятности.

Его дети играли с моими, и он забирал их. Помню, он держал их в ежовых рукавицах. „А ну-ка домой! НЕМЕДЛЕННО!“ — кричал он на них. Я говорил ему, чтобы он относился к этому легче, сел бы и мы выпили бы пивка вместе. Позднее я выяснил, что обычно он не слишком любит общаться с австрийцами, немцы нравились ему больше, а так как я — немец, он соглашался выпить со мной пива.

Так завязалась наша дружба. Помню, что позже в Мондзее, когда у него уже был пансион, он часто отправлялся на рыбалку со своими сыновьями, Гарри и Зеппом. Зепп был его любимчиком, это было сразу заметно. Девушки никогда не выбирались на рыбалку; он говорил мне, что они должны остаться и помочь Розмари выполнить „женскую работу“. Им приходилось убирать постели и подметать полы, смахивать пыль. Помню, моя дочь присоединялась к девочкам, чтобы помочь им поскорее закончить, а там отправиться вместе куда-нибудь погулять и поиграть. Моей дочери никогда не платили, она делала это из чувства дружбы. Не думаю, чтобы Фритцль когда-нибудь узнал, что они ухитряются выбраться раньше, чем было запланировано.

Фритцль был весь соткан из противоречий — своим парнишкам он, конечно, казался жестоким тираном, но тип был увлекательный. Что касается пива, он любил хватить лишку, хотя по- настоящему не пил. Он искренне смеялся. Ему нравилось смотреть мультики про Тома и Джерри, причем он так и заливался хохотом. Мы стали вместе ходить на прогулки. Мы ходили на Октоберфест в Мюнхен, но он ни разу не напивался вдрызг — так, пара бокалов пива, какая- нибудь курица или поджаренная свиная ножка. Казалось, ему нравится быть в толпе, слышать и видеть, как веселятся люди.

Однако он был и очень самовлюбленным, всегда ухоженный, загорелый. Он очень быстро лысел, и однажды, когда я не видел его несколько недель и мы встретились, я заметил, что волосы у него вроде бы отросли. Я решил, что это парик, но Фритцль сказал, что ездил в Швецию, где ему сделали трансплантацию. В следующий раз мы вместе отправились в Мюнхен на мальчишник. Мне пришлось тащиться вместе с ним в клинику, где он мог раздобыть специальный крем, чтобы втирать его в новые волосы, предупреждая их выпадение. Это было добрых двадцать лет назад, и тогда ему надо было выкладывать за крем по четыреста марок. Мне приходилось слышать о нем как о человеке язвительном — он таким и был, колючим, но только не по отношению к себе».