Монстр из отеля №7

Это дурной знак, когда кровать так отражается в зеркале — я как-то прочел об этом в брошюре Райта. Но еще хуже, что мне сейчас пришлось случайно на себя взглянуть.

Мои волосы глубокого пепельно-коричневого оттенка подстрижены коротко и совершенно бессистемно — это еще один способ Штейна меня унизить. У меня такие же темные глаза, залегающие под ними тени и морщинки образуют синяки из-за плохого питания и дефицита солнечного света. По сей день Кария — это единственное солнце, которое я могу выносить.

Точеные скулы, щетина на подбородке (как только Штейн вернется, он позаботится о том, чтобы она исчезла) и прямой, заостренный нос. Это отвратительная пытка — видеть, как Штейн никогда не портил мне лицо, если не считать зубов. В других брошюрах, которые он хранил запертыми у себя в кабинете, всегда говорилось, как важно оставлять нетронутым то, что на виду.

Его любимой серией брошюр были «Принципы поэтического сеанса», написанные в 1800—х годах безумным ученым по имени Бербанк Гейтс, который верил, что лишение человека жизни (а точнее, ее полнейшее обезображивание, так, что она вообще переставала походить на человеческую) ведет к бессмертию и богоподобной трансцендентности.

Это стало нашей со Штейном игрой.

Он не стал бы мне вредить, делай я все как положено, но беда в том, что я не знал, как делать не положено. Я извлекал уроки уже из наказаний. Думаю, поэтому он считал себя милосердным.

На улице совсем близко гремит гром, я ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь своему отражению в зеркале. Чувствуя пробегающие по коже мурашки, я рассматриваю свои отсутствующие зубы. Один передний верхний и еще пара нижних. У меня не хватает двух коренных зубов, а клыки заострены.

У меня по шее стекают капельки пота, я еще немного предаюсь ненависти к себе, и по всему моему телу разливается ярость. У Космо де Актиса все зубы целы. Как и у Фона Бентцена. У двух парней, с которыми она трахалась.

И кто я по сравнению с ними?

Мне становится невыносимо жарко, и я рывком стаскиваю с себя толстовку с капюшоном, стянув вместе с ней и водолазку. У меня на груди покачивается цепочка, прохладный воздух обдает мой позвоночник, ожоги и рваные раны на спине.

Примерно на середине спины ткань задевает один из вдетых в позвоночник пирсингов, который я не собирался делать. Я скрежещу остатками своих зубов и, дернув посильнее, стягиваю с себя верхнюю половину одежды. Бросив на мраморный пол толстовку и водолазку, я поднимаю голову и, сжав в кулаки руки, смотрю на свое отражение, на вздымающуюся белую грудь. Только вот она не совсем белая, и мне невыносимо читать слова, вырезанные на ней с какой-то восторженной ненавистью.

У меня под кожей зашиты различные предметы, в том числе и изуродованная рубцовая ткань прямо на горле, которую Штейн просто прикрыл куском плоти с моего бедра. В этом он довел «Принципы» до предела.

Именно этот нарост и видела Кария, когда я держал ее в своей временной лаборатории.

Ее лицо исказилось от отвращения и, думаю, она и понятия не имела, что человек может быть настолько мерзким.

Льющий снаружи дождь превращается в град, и я бросаюсь к зеркалу, намереваясь разбить его кулаками. От моего резкого движения у меня на шее раскачивается серебряная цепочка с фиолетовым флаконом. Но когда я подхожу достаточно близко, чтобы разбить зеркало, вижу еще больше отметин у себя на прессе, шрам с правой стороны живота от того места, где Штейн еще в детстве решил удалить мне желчный пузырь, раздается электронный звуковой сигнал, и я замираю как вкопанный.

У двери в номер кто-то стоит.

Я поворачиваю голову и вглядываюсь в темный коридор. В тот же момент в мое укрытие из коридора врывается поток света.

«Они не могли так быстро сюда добраться. Сначала я должен был найти Карию. Спрятать ее. Похитить. Прикоснуться к ней. Снова попробовать ее на вкус».

Но вот она заходит в номер.

И она не одна.

Позади нее стоит Космо, нависая над ней, словно хищник. Они оба моргают глазами, чтобы привыкнуть к темноте, но мне некуда бежать.

Космо поворачивает голову в сторону темной ванной, а Кария почти сразу меня замечает.

Ее светлые волосы, кажется, светятся в темноте, теперь они беспорядочными волнами ниспадают по плечам к грудной клетке.

Юбка, топ, носки с оборками и белые Vans.

Все это снова на месте, потому что, прежде чем оставить Карию в ванной, я тщательно ее одел. Я не мог позволить Космо найти ее обнаженной, даже если он уже и так все видел.

В одной руке у нее фонарик, но он не включен.

— Я проверю… — тут Космо замолкает, потому что поворачивает голову и тоже замечает мою фигуру.

Они оба смотрят на полураздетого меня, и я с пронзительной, висцеральной болью вспоминаю, что на мне нет одежды.