Монстролог. Дневники смерти

Я запинался и заикался, подавленный свирепостью его обличительной речи. Возвышаясь надо мной, он прорычал:

– Что я сказал?!

– Ни с… к-кем… н-не… разг-говаривать.

– Что еще?

– Если кто-нибудь заговорит со мной, все хорошо.

– И какое впечатление ты произвел на них, как ты думаешь, Уилл Генри, с этими вопросами про шпионов-конфедератов, правительственных детективов и дом Уортропов? Объясни.

– Я только старался… Я только хотел… Не я завел этот разговор, сэр, клянусь вам! Это Фланаганы!

Он прошипел сквозь зубы:

– Ты разочаровал меня, Уилл Генри.

Он повернулся ко мне спиной и пошел прочь из комнаты, пнув по дороге кучу бумаг.

– И даже хуже. Ты предал меня.

Он снова обернулся, посмотрел мне в лицо и заорал в темноте:

– И ради чего?! Чтобы поиграть в детектива-любителя, чтобы удовлетворить свое ненасытное любопытство, чтобы унизить меня, распространяя ту же сплетню, которая сломала моего отца, сделала его несчастным и нелюдимым и в конечном итоге свела в могилу! Ты поставил меня в безвыходное положение, мастер Генри, потому что теперь я знаю, что твоя верность и преданность не простираются дальше твоего эгоизма и себялюбия. Мне же нужна только твоя безоговорочная, абсолютная преданность – только это качество является незаменимым для меня. Никто не просил меня взять тебя к себе жить, работать с тобой и делиться результатами работы. Этого не требовала даже верность памяти твоего отца. Но я пошел на это, и вот мне награда!.. Что? Это разозлило тебя? Я тебя оскорбил? Отвечай!

– Я не просил, чтобы вы меня забирали!

– А я не просил проводить расследование!

– Я бы и не стал. Я делал это ради вас.

Доктор шагнул мне навстречу. В сумерках мне было не видно его лица. Между нами пролегла тень.

– Твой отец понимал, что такое риск, – сказал он тихо.

– А мама не понимала! И я тоже!

– Что ты хочешь от меня, Уилл Генри? Чтобы я поднял их из могил?

– Ненавижу этот дом, – крикнул я, обращаясь к тени монстролога, моего учителя – и моего мучителя. – Ненавижу этот дом, и то, что вы взяли меня сюда жить, и вас я ненавижу!

Я бросился бежать прочь – через холл, вверх по ступенькам – влетел в свой маленький альков и захлопнул за собой дверь. Я упал на кровать и зарылся лицом в подушку, громко рыдая. Сердце мое разрывалось от гнева, горя и стыда. Да, стыда, потому что Доктор был всем, что я имел, а я его предал. У Доктора была его работа; у меня был только он. И для каждого из нас то, что мы имели, было всей нашей жизнью.

Облака в окошке над моей головой проплывали по апрельскому небу – синему, как купорос. Солнце, садясь, окрашивало снизу золотом их мягкие формы. Когда слезы мои иссякли, я перекатился на спину и принялся смотреть на тающий день. Тело требовало еды и сна, душа – основательной передышки. Можно поесть, можно поспать, но что делать с этим изматывающим одиночеством? Чем облегчить разрывающее меня сожаление, невыносимый страх? Неужели, как Эразмус Грей, утаскиваемый монстром в могилу, или Капитан Варнер, пожираемый личинками, я тоже уже проскочил тот момент, когда спасение было возможно? Неужели все мои надежды сгорели в том пожаре, в котором погибли мои родители? Смерть приносит облегчение, так неужели только ее темный ангел способен помочь мне?

Я ожидал сна, как спасения, как родного брата смерти. Я так хотел оказаться в его милосердных объятиях, но напрасно. Пришлось встать. Голова болела от рыданий, желудок – от голода, так что я спустился на кухню. Там я обнаружил, что дверь в подвал заперта. Я не сомневался, что Уортроп там, внизу. Я убегал в свой альков, он – в лабораторию. Стараясь производить как можно меньше шума, я поставил чайник и поджарил себе два куска отменной баранины на кости, купленные с дружеской скидкой у мясника Нуны. Я обтер тарелку куском хлеба (от пекаря Таннера) с той же скоростью, с которой поглотил ее содержимое.

Дверь в подвал открылась, на пороге появился Доктор.

– Ты что-то готовил, – сказал он.

– Да, – ответил я нарочито небрежно, без почтения в голосе.

– И что ты готовил?

– Баранину.

– Баранину?

– Да.

– Отбивные?

Я кивнул:

– Со свежим горошком и морковью.

Я отнес тарелку в мойку. Я чувствовал его взгляд на себе, когда мыл посуду. Я поставил чашку и тарелку на сушилку и обернулся. Он так и стоял в дверях, не двигаясь.

– Я вам нужен для работы? – спросил я.

– Нет… Нет, ты свободен, – ответил он.

– Тогда я пошел в свою комнату.

Он ничего не сказал, когда я проходил мимо него, но когда я подошел к лестнице, он сделал шаг вперед и крикнул мне вслед:

– Уилл Генри!

– Что?

– Сладких снов, Уилл Генри, – сказал он примирительно.

Позже, демонстрируя свою извечную способность будить меня именно в тот момент, когда, проворочавшись и промаявшись несколько часов, я наконец забывался благословенным сном, Доктор громко позвал меня снизу:

– Уилл Генри! Уилл Генри-и-и-и!

Ничего еще толком не понимая, ибо проспал я всего ничего, я выбрался из постели с тяжелым вздохом. Знал я эту его интонацию, слышал много раз. Я сполз вниз по лестнице на второй этаж.

– Уилл Генри! Уилл Генри-и-и-и!