Монстром буду я

Мне никто не отвечает, серенькие шипят непонятно что друг другу. Когда так много их голосов слышно, кажется, что шипят змеи. Мне нужны слёзы, но я никак не могу заставить себя заплакать. Даже перед серенькими, чтобы защитить стариков. Так что может меня заставить заплакать? Казалось бы, у меня и так плачевная ситуация. Я целовалась с монстром, два раза причем! Он говорит, что его жена и это… отвратительно само по себе. Скорее всего, меня сейчас будут пытать и убивать, но до слёз меня довела совсем другая вещь.

КАК ЖЕ ХОЧЕТСЯ ЖРАТЬ!!!

Именно жрать, а не есть! Я словно не день голодала, а целую вечность, чувствую, как желудок сам себя переваривает. Выкрикиваю и заливаюсь слезами, чувствуя, как крутит живот от голода.

— Вот же ироды, как вы так могли? — кричу, громко шмыгая носом. — Им же еще жить да жить, а вы…

Вою пронзительно, так что серенькие от меня отпрыгивают назад. Слышно их громкий шепот, больше похожий на шум деревьев в лесу в ветряную погоду. Заливаюсь слезами, время от времени выкрикивая в меру провокационные фразы в сторону сереньких, старательно изображая убитую горем.

— Да как так-то? Все погибли? — хватаюсь за руку самого растерянно серенького и делаю большие заплаканные глаза щеночка.

Заставляю губы дрожать, а грудь часто вздыматься, словно истерика не дает мне спросить сразу, хотя на самом деле даю серенькому налюбоваться своими несомненными достоинствами. Так, когда его взгляд твердо приклеивается не к моему заплаканному лицу, а к декольте начинаю действовать.

— Скажите мне, они же все не погибли в этом жутком кошмаре, да? — делаю голос ломким и полным надежды, подкрепляя слова слезами.

Серенький дергается в попытке освободить руку, но не понимает, что уже попал. Дергаюсь за ним вперед и, будто случайно, зажимаю его руку между грудей, искренне радуясь, что он в обычной одежде, а не в амуниции. Беглый взгляд серенького на моё заплаканное лицо, фиксация на груди, неразборчивый шепот на их языке и попытка сбежать, оттолкнув меня от себя. Ага, сейчас он от меня уйдет, от меня еще ни один целым не уходил. Резко приподнимаюсь и с ревом бросаюсь с объятиями на свою жертву. Вот такого он не ожидал.

— Они все умерли, один пепел от них остался, — повторяю несколько раз, ревя на плече перепуганного солдатика.

Чем больше повторяю эту версию, тем больше она осядет в головах сереньких. Еще немного и они поверят, что старики умерли при пожаре, главное направить их мыслями к такому объяснению.

— Как мне теперь без них жить? — завываю в плечо участливой тряпки, нагнетая свое мнимое горе.

— И правда, — слышу знакомый слегка шипящий голос полный злорадства, — как?

«Твою же мать, он жив!» — вырывается у меня, видя вполне себе живого Маратика.

Глава 20. Лиловые синяки

Огромная фигура закрыла меня от созерцания пепелища и доверчивой публики. Амуниция вся та же, шлем в форме совиной головы. Кажется, я попала…

Спокойно, спокойно! Может это не он? Ну, мало ли кто напялил шлем в форме совы на голову? Мало ли кто…

— Похоже, ты не очень рада меня видеть живым, — подметил с иронией Марат и дернул меня за плечо, поднимая с земли.

Сейчас он всем расскажет о нашем ночном свидании и тогда мне точно конец. Только одна попытка убийства Маратика все равно, что смертный приговор. Спиной чувствую взгляд красных щелей, возможно из-за этого не могу встать на ноги. Они подкашиваются, и Марат подхватывает под руки, исцарапав мой подбородок до крови. Сзади слышится шипение, и затем Марат резко убирает руки от меня, позволяя, упасть. Но я не падаю, потому что публика ещё моя, он ещё не поведал свою версию событий. Отталкиваюсь от земли, так и не упав, и буквально вешаюсь на шею Марату. Чешуйки царапают кожу, кровь течет по щеке, и я медлю только секунду, чтобы судорожно выдохнуть и истошно зареветь. Боли от ран мало, дабы мне поверили, и я позволяю себе подумать о Настасье. Ее смерть была бессмысленной и виноват в ней не только монстр, но и я. Слезы смывают грязь с лица, и я судорожно выдыхаю, словно от удара в живот. Убийца Настасьи, поработитель моего народа назвал меня своей женой. Может он сделал это для того чтобы я почувствовала себя предателем своей родины? Это мерзкое ощущение, которое давит к земле, безысходность от которой нечем дышать.

Соберись Любава, сейчас это неважно! Я реву на плече у Марата не для того чтобы пожалеть себя, а чтоб поверили мне, а не ему, хоть на мгновение. Серенький не отталкивает меня, прибывая в шоке, но он скоро пройдет, у меня мало времени. Чтобы эмоции были правдоподобными, вспоминаю проповедь отца о самих больших грехах и чувствую, что должна изобразить, чтоб мне поверили.

— Живой, — выдыхаю с таким счастьем и облегчением, на которое вообще способна.