Монстры под лестницей

Настало время для Максимального Рывка. Я задерживаю дыхание, сжимаю кулаки и, резко подскочив, собираюсь дать деру. И тут меня со всего маху бьет по голове один из врагов. Глушит как рыбу – так, что Млечный Путь средь бела дня закружил, как волчок, перед глазами, и я бревном рухнул обратно в траву. Что ж, умереть на лугу не так плохо. Мои останки дадут энергию василькам, а может даже на них вырастет клевер, и если повезет, то однажды случайный прохожий найдет четырехлистник и обрадуется, а значит, все будет не напрасно.

Но монстры не унимались: они нашли меня даже в моем посмертии и начали охаживать по щекам.

Голова раскалывалась, я с трудом разлепил веки. Странно, но мне удалось, а я до последнего думал, что они были зашиты. Из дымки забытья передо мной возникла ужасающая морда. Когда фокус восстановился, то монстр разделился на две неравные половинки и, обретя четкость, моему взору предстали старик и собака.

– Живой! – старик засмеялся. – Я уж думал, ты моему Графу все его собачьи мозги вышибешь своей кубышкой.

Дед легонько тюкнул мой лоб своей тростью (по факту – кривой полированной веткой).

– Ай! – вскрикнул я и потер шишку, что уже успела оформиться голубиным яйцом.

Пес обиженно прижал уши и старался не приближаться вплотную.

– Простите, – я на девяносто процентов был уверен в своей ошибке, но оставлял одну десятую на то, что пришельцы продолжают меня дурить.

– Может, тебя домой проводить? А то лоб Графа – как камень, мало ли.

Я покачал головой, о чем сразу же пожалел. Обезьянка в моей черепушке от души ударила в литавры. Я зажмурился, а когда вновь вынырнул в мир живых, украдкой взглянул на пса. Снизу он казался огромным. Хотя не думаю, что что-то сильно изменилось бы, если бы я встал. Объективно, я был маловат для своего возраста, а Граф – крупноват для своей породы. Так что между нами была двойная фора, и оба раза не в мою пользу. Но попробовать стоило.

Я поднялся и успешно принял вертикальное положение. Старик тоже выпрямился. У меня закралось подозрение, что всему виной чистый воздух – именно он и способствует гигантизму обитателей этих мест.

– Не бойся, – старик улыбнулся и кивнул на пса. – Он не кусается.

Я, конечно же, не поверил. Не кусаются лишь беззубые.

– Я не боюсь, – максимальный блеф – мой конек. – Я люблю собак.

Что ж, второе было сущей правдой.

– Это волкодав? – оглядел я серое лохматое чудище.

Старик крякнул:

– Волков он не давил, но явно б мог.

«Такими лапищами и зубищами и медведей бы смог», – подумал я.

– Держи, – старик протянул камеру.

Я даже не заметил, как выронил ее. «Только бы не разбилась», как заклинание, в голове прозвучали слова. Но слава мягкой земле и зеленому ковру трав – отцовская «стигма» пережила это падение.

Полностью удостоверившись в земной природе Графа и деда, я даже сделал пару снимков. Старик совсем не удивился, что кадры не всплыли моментом на экране, да и самого экрана не было. Часто прогрессу сложно пробиться через размытые грунтовки и панцирь лет, и тогда прошлое находит уютный уголок в самой глуши, где продолжает жить, застыв, словно стрекоза в янтаре.

Глава 2 Новый дом, что не дает защиты от прошлого

Попрощавшись с новыми знакомцами, я сорвал лист подорожника, плюнул на него и приклеил к шишке. Вряд ли это поможет избежать маминых причитаний, но попробовать стоит.

Шагая к дому, где мы теперь живем, я думал о капельке смолы, что медленно ползла по стволу доисторической сосны и поглотила беспечную бабочку. Убив и обессмертив. Забрав, возможно, последний день ее жизни и подарив миллионы лет неизменности. А вдруг это была та самая бабочка, от взмаха крыла которой могла измениться вся история человечества, не окажись она в янтарной гробнице? Или это была ее судьба: пережить динозавров и мамонтов, фараонов и ацтеков, две мировых войны и явить миру доселе неизвестного ученого? А может, стать самой прекрасной драгоценностью, ради которой будут гибнуть влюбленные, семейной реликвией или родовым проклятием? Как много вариантов предлагала бабочке смола… Но был ли выбор добровольным? Может, один день земной жизни стократ дороже благ посмертия?

Слишком странные мысли для того, кто даже еще не стал тинейджером. Но такова цена: когда твои друзья с ранних лет – взрослые и умудренные жизнью тети и дяди, вроде Жюля Верна или Альфреда Брема[1], поневоле стареешь куда быстрее. Но мысли о смерти и бренности бытия – это все равно лучше, чем вспоминать о школе. Ведь смерть – она где-то там, а школа через два месяца… Когда ты воспитываешься одним родителем, то получаешь в два раза больше вопросов о своей семье и проблем… А когда ты, будучи сиротой, отрицаешь это и пытаешься доказать, что отец скоро вернется, то рейтинг невыносимости школьных будней резко подскакивает вверх.