Монстры в Академии (СИ)

— А Шерман ее повторит, чтоб нам спалось лучше? — ехидно фыркнул Персиваль под общие смешки и косые взгляды в сторону учительницы.

Марина беззлобно огрела шутника длинной и тонкой веткой.

— Ой, там же для Вас какой-то инструмент музыкальный принесли, — спохватилась Кассандра. — Сейчас принесу.

Она сбегала в корпус и вернулась с чем-то вроде лютни.

Марина приняла инструмент и глянула на него с недоумением. В целом, строение у лютни было самое обычное — полый корпус с отверстием, струны, гриф. Размер только необъятный. А вот принцип настройки вызывал вопросы: деревянные колышки, туго вогнанные в головку грифа, были такими мелкими и проворачивались с таким трудом и скрипом, что пальцы у Марины заболели уже только от представления работы с ними.

Кроме того, и со струнами было что-то не так: они были белесые, суховатые и точно не металлические. Марина тронула их. Раздался приятный, хоть и нестройный, звук.

«А я знаю, что это, — выдал внутренний голос, покопавшись в памяти. — Это кишки».

Марина аж дернулась и едва не выронила лютню.

«Фу, какая гадость!» — возмутилась она.

«Это не гадость, а экологически чистое производство!» — нравоучительно заявил внутренний собеседник. Но Марине все равно резко расхотелось осваивать игру на незнакомом инструменте: брезгливость перевесила.

— Позвольте? — сказал Ксавьер и протянул руку.

Марина без размышлений отдала ему лютню. В руках Ксавьера довольно крупный инструмент почему-то показался едва ли не укулеле. Мужчина тронул струны, прислушался и принялся подкручивать колки. А до Марины вдруг дошло, почему колки называются колками: колышки же! Просто в привычной ей гитаре они давно уже не были такой явной конусовидной формы.

Ксавьер, наконец, завершил настройку и провел отросшим ногтем по струнам. Раздался непривычный уху аккорд — вроде бы, старое доброе минорное трезвучие… а к нему еще куча всего постороннего.

— Ой, а можешь вот это убрать? — Марина пропела звук, явно выбивавшийся из привычной ей музыкальной картины.

Ксавьер подумал, и зажал струну в другом месте, продублировав основную ступень.

— Ага, а теперь так, — Марина прошлась голосом по ступеням ре-минора.

Ксавьер без проблем повторил, но последняя струна зазвенела нехорошо.

— Не туда, — отозвался, поморщившись, Шессер. — На восьмом ладу зажми.

— Неудобно же, — возразил Ксавьер.

— Да вы чо, пацаны, — неожиданно отозвался Амадеус. — Надо вообще переместить. Ты «соловья» передай второй струне, дальше смести соответственно, и на последней просто бас повтори, но в «поднебесье».

Марина захлопала ресницами, пытаясь осмыслить эту абракадабру. Но остальным она, похоже, была вполне понятна, и Ксавьер тут же опробовал предложенный вариант.

— Не, неудобно, — покачал он головой.

— Да у тебя просто пальцы короткие. Дай сюда! — Амадеус отобрал инструмент. — Вот так надо.

Марина услышала вполне знакомый, качественно исполненный аккорд. Длинные пальцы демона пробежались по струнам, как легкий ветер, задев их даже не подушечками, а когтями — более короткими и человеческими, чем у Криса, и потому вполне заменявшими медиатор.

— А дальше, видимо, так, — он взял другую комбинацию и вопросительно глянул на Марину.

— Нет, дальше до-мажор, — немного оторопев от такой скорости, ответила девушка и пропела нужное сочетание.

Демон без проблем повторил. Соединил, раскрасил переборами и принялся наигрывать дальше, добавляя к имеющимся аккордам свои. Под вечерним небом под треск костра заструились задумчивые и слегка печальные наигрыши.

Тут уже Марина отмерла и принялась «заказывать» нужные аккорды, ритм и даже манеру. Чужеродные наигрыши постепенно стали обретать знакомое звучание, под которое уже можно было петь. И она запела, завороженная надвигающимися сумерками и компанией ребят, потерявших страну, родителей и детство:

«Я начал жизнь в трущобах городских

И добрых слов я не слыхал…»

Ее слушали, не перебивая. Поначалу ребята больше смотрели на Амадеуса: кто-то — мотая на ус, кто-то — желая найти огрех в его игре и «поддеть» этим демона, кто-то — желая самому завладеть инструментом. На слова почти не обращали внимания. Первое время. А потом Марина увидела, как магики один за другим затихают, хмурятся и вслушиваются в текст.

Они не подпевали. Не покачивались в такт. Просто сидели и молча слушали, глядя в огонь. В глазах плясали мрачные отражения костра. Магики вдруг показались Марине намного старше. Старше даже, чем она сама. Она не могла объяснить это ощущение. Но ей вдруг стало неловко за выбор песни.

«Сыграла на чувствах, — укорил ее внутренний голос. — Ударила по самому больному. Довольна?»

Марина не ответила. Ей надо было допеть, не разревевшись. А разреветься хотелось так, что в горле стоял болезненный ком. Флокси, прижавшаяся к ней, сердито утирала лицо рукавом. Но у остальных не было и слезинки в глазу.

Атмосфера у костра возникла донельзя странная, тяжелая и гнетущая. И когда Марина дотянула, наконец, до последней фразы, то вздохнула с большим облегчением, что песня закончилась.