Монстры

По возвращении на К-4 после битвы обнаружилось, что у меня сломаны два ребра, и я еще долго провалялся в лихорадке. Я начал вставать только две недели спустя, но прошло еще две недели, прежде чем я более или менее пришел в себя. Меня часто приглашал к себе Мастерс, и я отвечал на расспросы этого самого доброго и решительного человека из всех, кого я знаю. Часто мы обсуждали подоплеку этого, может быть, самого непонятного события из тех, с которыми сталкивалось человечество, но никак не могли нащупать его логику. Может, оно и к лучшему. С ученым такой вывод, наверное, не вяжется, но для душевного здоровья большинства людей он более приемлем.

И только в последний вечер перед отъездом с острова я поделился с Мастерсом тем, что я увидел в пещере. Дежурное судно должно было прибыть за мной на следующее утро, и вместе с другими я отправлялся назад в столицу, где мне предстояло провести целый год, чтобы хоть отчасти восстановить пошатнувшееся здоровье. Море слабо мерцало зеленоватым светом и беспокойно ворочалось за окнами кабинета коммандера, и легкий ветерок бросал пенные брызги в стекла.

В последнем приступе ярости и ужаса, в свете пламени огнемета, перед тем как уничтожить очередного монстра, я различил в нем лицо Фритьофа, все еще живого, поглощенного и полностью окутанного студенистой массой. Казалось, он одними глазами умолял меня уничтожить то кошмарное существо, в которое он превратился, и на этом лице отразилось умиротворение за миг до того, как последний поцелуй пламени уничтожил его навсегда.

С тех пор и по сей день меня преследует ужасная мысль.

— Предположим, — спросил я Мастерса, — гора не раздавила их, когда обрушилась на пещеру? То есть на этих чудовищ. И тогда Карла и другие все еще живы где-то там, в глубине? Конечно, если это можно назвать жизнью…

Мы оба помолчали. Потом Мастерс постучал пальцами по столу. В этом звуке отразилось все его волнение.

— Лучше не задаваться такими вопросами и не думать об этом, — тихо сказал мой начальник.

Он отвернулся и всмотрелся в призрачно-зеленое свечение моря. Когда он снова заговорил, голос его звучал глухо, как будто издалека.

— Кто знает, друг мой, кто знает? — произнес он.

Роберт Холдсток Серебрение