Монстры

Мне смутно помнилось, что, прежде чем поселиться в маленькой, затерянной в лесу охотничьей хижине, мы жили в одном из этих, похожих один на другой домов. Когда я стоял в центре гостиной и разглядывал ее стены, мне все казалось жутко знакомым, но, возможно, я не помнил, как она выглядела на самом деле. Может быть, просто в памяти всплывал какой-то сон. Обои были яркие, от замысловатого геометрического рисунка на них кружилась голова. Рядом с дверью, которую я не смог открыть, висели часы в виде кошки. Ей полагалось каждую секунду мне подмигивать, но батарейки в часах были давным-давно мертвы, как, по-видимому, и сами прежние обитатели этого дома. В кухне виднелся настенный календарь с изображением тукана и с указанием какого-то месяца и года — понятий, которые с шестилетнего возраста ни о чем мне не говорили.

Я был один в этой комнате, но не в доме. В этом логове я обнаружил тело, первое тело, найденное мною самостоятельно, без папы, и тут же понял, что мое сердце вовсе не так готово, как мне это казалось. Дробовик скользил у меня в руках. Человек (я знаю, мне следовало считать их животными, мама сказала, что так будет проще, но я все еще продолжал смотреть на них как на людей) лежал на полу вниз лицом, хотя рядом стояла удобная кушетка. Мама говорила, что когда восходит солнце, то, где бы они в это время ни стояли, они тут же валятся с ног. Это означало, что на этого человека кто-то охотился прямо здесь, когда рассвет вырубил его на весь день. Я знал это. И все-таки выглядел он странно, когда лежал на ковровом покрытии в какой-то скрюченной позе, с неестественно вывернутыми руками и ногами. Одна его рука накинута на лицо, так что я не мог сказать наверняка, был ли он когда-нибудь человеком. Его запросто можно было принять за манекен.

Я ткнул его стволом ружья. Ощущение было таким, словно он воткнулся в мешок с мукой. Я верил маме — она говорила, что мне ничто не грозит до наступления темноты, — поэтому расслабился и огляделся по сторонам. Мое внимание привлек телевизор. Как будто на этом экране мог двигаться кто-то еще, кроме моего собственного отражения. Я встал в гордую позу с ружьем наперевес, но это лишь напомнило мне мое любимое шоу, и я еще сильнее затосковал по прежним дням.

Остальная часть комнаты ничем не отличалась от прочих логовищ, которые мне приходилось посещать, но я чувствовал, что это место мне следовало вспомнить. Я должен был знать, кто здесь когда-то жил. Я побывал в большинстве домов этого поселка, это было связано с забавами, угощениями, днями рождения. Но все это было так давно, и теперь это место казалось чужим.

Стараясь избежать того, что мне предстояло, я потратил впустую слишком много времени.

Я вернулся к мертвому человеку и просунул ногу ему под плечо. Затем, держа на всякий случай под прицелом голову, перевернул тело. Голова глухо ударилась о пол, но не подпрыгнула.

Глаза человека были открыты, однако зрачки смотрели в разные стороны. В щеку уходило глубокое рваное отверстие, словно у мужчины вырвали или откусили кусок плоти, отчего он и стал таким. Я стоял над ним, зажав его тело ногами, и глядел ему в лицо, пытаясь увидеть в этом человеке того, каким он был прежде, но у меня ничего не получалось. Кем бы он ни был, теперь он казался мертвым. Так почему бы мне не сделать то, ради чего я сюда пришел, и не двинуться дальше. Ведь он не дышал, и у меня не возникало ощущения, что я себя дурачу, принимая его за спящего. Но все же…

Я начал опускаться на колени, чтобы заглянуть поближе в его мертвые глаза, но не успели мои колени коснуться пола, как прогремел ружейный выстрел — не мой, потому что дробовик не дернулся в моих руках, — и голова мужчины взорвалась, а мозги брызнули мне в лицо. Я обернулся и увидел стоявшего в дверном проеме отца. Он качал головой.

— Мы не должны понапрасну терять время, — тихо сказал он. Папа знал, что я всегда боялся его сильнее, когда он говорил шепотом. — А теперь подумай хорошенько. Кто ты после этого — мужчина? Или все еще мальчик?

Он не стал ждать, когда я отвечу, а просто повернулся и вышел.

Я подошел к окну, которое перед тем выбил, и смотрел, как он шагает к дому на противоположной стороне улицы. Он удалялся и становился все меньше, а я все пытался разглядеть в нем того, каким он был прежде, и хотя не спускал с него глаз до тех пор, пока он не вошел в дом, но так и не смог ни вообразить, ни вспомнить этого.

Когда ночью я пытался уснуть — после дня, который провел, выполняя желания родителей, вернее, отца, — перед глазами у меня вставали лица тех, кого я сегодня убил. Я двигался от того первого дома и старался делать свое дело быстро — не теряя времени, не раздумывая, не отвлекаясь на посторонние мысли. Старался снова почувствовать себя таким же гордым, как утром, когда мы отправлялись в путь. Но из этого ничего не получалось. Потому что хотя родители и говорили, что я убил немало этих тварей, и хлопали меня по спине, и поздравляли, я по-прежнему не мог избавиться от ощущения своей вины. По-прежнему чувствовал себя затравленным зверьком.