Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Эмманюэль Ле Руа Ладюри Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Посвящается Мадлен

Подобно тому, дорогой, как по одному комку глины узнается все сделанное из глины [ибо всякое] видоизменение — лишь имя, основанное на словах, действительное же — глина; подобно тому, дорогой, как по одному куску золота узнается всё сделанное из золота, [ибо всякое] видоизменение — лишь имя, основанное на словах, действительное же — золото; подобно тому, дорогой, как по одному ножику для ногтей узнается все сделанное из железа, [ибо всякое] видоизменение — лишь имя, основанное на словах, действительное же — железо, — таково, дорогой, и это наставление...

Чхандогья Упанишада

ПРЕДИСЛОВИЕ. ОТ ИНКВИЗИЦИИ К ЭТНОГРАФИИ

Для того, кто хотел бы понять крестьянина давних и стародавних времен, нет недостатка в крупных обобщающих трудах регионального, национального, западноевропейского масштаба: я имею в виду работы Губера, Пуатрино, Фуркена, Фоссье, Дюби, Блока[1]{1}. Единственно порой недостает взгляда прямого: неопосредованного свидетельства крестьянина о самом себе. Для периода после 1500 года я искал такой взгляд у мемуаристов, происходящих, один — из самого чумазого деревенского дворянства; другой — из наиболее грамотного слоя богатых землепашцев: владетель Губервиля 1550 года и Николя Ретиф де Ла Бретон{2}; последующие два столетия побудили меня считать вслед за ними близким «тот мир, который мы потеряли», населенный мужиками так называемых добрых старых времен. Заманчиво было углубить исследование, поискать другие документы подобного типа, более точные и интроспективные о крестьянах из плоти и крови. К счастью для нас и к несчастью для них, в XIV, демографически полном, веке был человек, который дал высказаться поселянам и даже целой деревне как таковой. В данном случае речь идет об одном селении в южной Окситании{3}; но, хотя это исследование и по французской аграрной истории, хорошо известно, что Окситания volens nolens{4} — точнее, в свой час — войдет в гексагон...{5}

Этот человек — Жак Фурнье, епископ Памье с 1317 по 1326 годы. Умный, снедаемый инквизиторским рвением прелат{6}, он принадлежит новым окситанским элитам, которые вскоре возьмут под контроль Авиньонское папство. Он станет папой в Конта позднее, под именем Бенедикта XII{7}. Славен он не только своим могучим вкладом в теорию блаженного лицезрения{8}. Как этнограф и блюститель порядка, он во время своего епископата сумел выслушать крестьян графства Фуа, и в особенности верхней Арьежи; он дал вкусить им хлеба скорби и воды терзаний, но пытками не увлекался; он допрашивал их въедливо и подолгу, вытравливая в их среде катарскую ересь{9} и просто отклонения от официального католицизма. Его слушание дошло до нас в виде объемистого латинского манускрипта, воспроизведенного в полном издании Жака Дювернуа[2]. Таким образом, в распоряжении историков и латинистов оказалось свидетельство окситанской земли о самой себе; свидетельство, далеко выходящее за рамки узкой сферы гонений на ересь, которой Жак Фурнье мог бы естественным образом ограничиться, если бы неукоснительно следовал своему призванию инквизитора. Помимо преследований катаров, три тома, изданные Ж. Дювернуа, служат источником по вопросам материальной жизни, вопросам крестьянского общества, семьи и культуры. В собранных таким образом текстах можно найти ту степень детализации и жизненности, которую мы напрасно искали бы в грамотах и даже юридических документах.

Папский дворец. Авиньон.

* * *