Монтаньяры

Сначала он заявляет: «Не думайте, что я пришел сюда, чтобы предъявить какое-либо обвинение». Он даже протестует против «гнусной системы террора и клеветы». Уж не самокритика ли это? Напротив, он снова клевещет на Дантона, Шометта, на других революционеров, уничтоженных им. Он много, очень много в трехчасовой речи говорит о своих заслугах в борьбе с этими «чудовищами» и, естественно, требует новых жертв. На этот раз его требование звучит особенно страшно, ибо действует его Прериальский закон. Новая программа уничтожения не имеет границ, ибо он обвиняет практически всех, хотя прямо по именам и не называет обреченных.

Робеспьер угрожает: «Существует заговор; своей силой он обязан преступной коалиции, интригующей в самом Конвенте… Как исцелить это зло? Наказать изменников, обновить все бюро Комитета общей безопасности, очистить этот Комитет и подчинить его Комитету общественного спасения; очистить и самый Комитет общественного спасения, установить единство правительства под верховной властью Национального Конвента, являющегося центром и судьей, и таким образом под давлением национальной власти сокрушить все клики и воздвигнуть на их развалинах мощь справедливости и свободы…»

Какая-то безумная волна страха охватывает всех. Ведь Робеспьер заносит нож над всеми, но заносит обессиленной рукой! Раньше он требовал жертв из рядов Конвента от имени больших Комитетов. Сейчас он выступает только от своего имени! Не называя никого, он тем самым называет всех.

Конвент в оцепенении и возмущении. Сначала следует трусливое предложение отпечатать речь и разослать ее. Но эта привычная мера словно пробуждает Конвент. Немедленно следует протест и требование передать речь на рассмотрение Комитетов. Барер, который еще не определил, куда дует ветер, произносит что-то неопределенное и двусмысленное. Но вот звучит резкое требование назвать имена: «Когда человек хвалится тем, что он обладает мужеством добродетели, он должен обладать мужеством говорить правду. Назовите тех, кого вы обвиняете».

Робеспьер молчит. Поднимается Камбон, на которого Робеспьер откровенно намекнул в своей речи. «Пора сказать всю правду, — сказал он. — Один человек парализовал волю всего Национального Конвента: это человек, который только что произнес здесь речь, — это Робеспьер». Камбон отвергает все туманные обвинения. Его поддерживают Бийо-Варенн, Вадье и многие другие. Один Кутон пытается что-то сказать в защиту своего патрона. Конвент отменяет решение напечатать и разослать речь. Это небывалый провал Неподкупного, а в условиях того дня — катастрофа.

Камбон, один из самых солидных и честных монтаньяров, вынужденный вступить в борьбу против Робеспьера, давно уже понял, что стоит вопрос о жизни и смерти. Он каждый день посылает матери газету, чтобы дать ей знать, что он жив. 8 термидора он написал карандашом на очередном номере: «Завтра либо я буду мертв, либо Робеспьер».

События развертываются в бешеном ритме. Поражает противоречивость в поведении Робеспьера. С одной стороны, он отрекается от всего, даже от жизни. В его словах крайний пессимизм, отчаяние: «Еще не наступило время, когда порядочные люди могут безнаказанно служить родине…»

Но, с другой, он продолжает действовать и бороться. В тот же день 8 термидора идет в Якобинский клуб, чтобы второй раз прочитать свою огромную речь. Зал полон, и его горячо приветствуют. Бийо-Варенн и Колло д’Эрбуа пытаются выступить с оправданиями, но вызывают лишь взрыв яростного негодования. «На гильотину!» — кричат им и силой выталкивают из зала. Здесь господствуют люди, преданные Робеспьеру, председатель Революционного трибунала Дюма, его заместитель Кофиналь, мэр Парижа Флерио-Леско, назначенный вместо Шометта Пейян. Они не только ничего не делают, чтобы успокоить зал, напротив, пытаются внушить идею необходимости восстания против Конвента. Они уговаривают Неподкупного активно действовать против Комитетов. Но Робеспьер колеблется. Многие видят в его нерешительности в роковые дни термидора проявление якобы присущей ему страсти к соблюдению законности. В действительности он давно уже действует наперекор законам. Все его дела и слова за последние месяцы открыто, демонстративно направлены против принципов Декларации прав и конституции. Требования ввести ее в действие он объявляет преступлением. Дело объясняется его постоянной трусостью. Вспомним, как в ходе всех революционных кризисов он скрывался и выжидал. Он человек слова, но не дела.