Монтаньяры

Трагизм положения состоял и в том, что якобинцев и монтаньяров никто не защищал. Монтаньяр Левассер вспоминал в мемуарах, что «огромное число французов смотрело на нас как на сумасшедших, бесноватых, даже как на злодеев». Он с горечью писал, что народ оставался равнодушным и не вмешивался. Отвращение к террористу добродетели Робеспьеру слишком сильно укоренилось в сознании подавляющего большинства французов. И хотя монтаньяры 9 термидора всем своим поведением отмежевались от террористического помешательства Неподкупного, в массовом сознании, ослепленном хаосом и путаницей послетермидорианской неразберихи, их продолжали отождествлять с ненавистным террором. К несчастью, монтаньяры сами были повинны в своей изоляции от народа, ибо пребывали в растерянности и замешательстве, не предлагая никакой самостоятельной ясной программы, не давая никакого объяснения недавнего прошлого, когда преступления смешивались с моральными абстракциями утопии и мистики нового религиозного культа. Хаотическое, немыслимое смешение принципов, моральных ценностей, трескучих фраз завело их в тупик духовного кризиса.

ЖЕРМИНАЛЬ И ПРЕРИАЛЬ

Простому народу, городским беднякам, санкюлотам Революция принесла много надежд, но еще больше разочарований. Вместо обещанного царства справедливости они видели нищету и голод. Практически, материально бедное население городов жило во время Революции хуже, чем при Старом порядке. Что сделали монтаньяры для народа, находясь у власти? Наиболее серьезной и фактически единственной крупной мерой было введение контроля над ценами на продовольствие, то есть максимума. Но даже и это пришлось вырывать у монтаньяров Конвента самому народу. Применение максимума временами смягчало положение, но в конечном счете оно оставалось тяжелым. Зимой 1795 года народ особенно остро почувствовал результаты экономической и социальной политики монтаньяров. В максимуме разочаровались все, и сами бедняки говорили, что уж лучше его отменить и дождаться изобилия от свободной торговли. Буржуазия, естественно, об этом только и мечтала. В конце декабря максимум отменили, и никто не протестовал. Однако надежды на благотворную стихию свободного рынка и на результаты действительно хорошего урожая 1794 года не оправдались.

Зима оказалась особенно безжалостной. За все столетие Франция не знала таких холодов. Термометр опускался до 18 градусов. Кроме хлеба насущного, пределом мечтаний бедняка становится вязанка дров. Но цена на топливо росла еще быстрее, чем на продукты. Впрочем, к этому времени все подорожало раз в десять по сравнению с ценами 1790 года. Безудержный выпуск ассигнатов вконец подорвал их курс и обесценил эти бумажные деньги. Даже нищие отказывались брать подаяние ассигнатами. Крестьяне не везли продукты в города. К тому же продолжалась война, лошадей не хватало, а реки замерзли. Спекулянты, избавленные от прежних суровых ограничений, от контроля, реквизиций, принудительных займов и прочего, совершенно обнаглели. Голод в парижских предместьях множил случаи смертей от недоедания, самоубийств. Картины нищеты как никогда резко контрастировали с бьющей в глаза роскошью буржуазии. Стоявшие долгими часами в очередях за полфунтом хлеба бедняки видели, как из ресторанов или танцевальных залов поздно ночью расходится разодетая, сытая, веселая «порядочная» публика. Новая буржуазия, разбогатевшая в условиях революционной экономической неразберихи, цинично демонстрировала свои богатства, роскошь, соперничая в экстравагантном разгуле и разврате. Тон задавали богатые женщины с их роскошными салонами, где герои биржи кутили вместе с политиками-проходимцами вроде Тальена. Освобожденная из тюрьмы Тереза Каббарюс стала его официальной женой, держала роскошный салон и бесстыдно предавалась вакханалии. Это она ввела новую моду женского платья на античный манер, дававшую возможность выглядеть как бы одетой, будучи практически голой.

На фоне ужасающего голода и нищеты все это приобретало вызывающе разнузданный облик. Естественно, ренегаты-монтаньяры, погрязшие в коррупции, и не задумывались о том, чтобы разработать и предложить хоть какую-то программу борьбы с нищетой. «Образумившиеся» монтаньяры, слившиеся с Болотом и составлявшие теперь термидорианское «умеренное» большинство в Конвенте, не имели какой-то своей политики. Но даже и монтаньяры «вершины», пребывавшие в тревоге за свою политическую судьбу, не предприняли ничего для сближения с народом хотя бы на основе мер по преодолению голода.