Монтаньяры

Жирондисты, действовавшие еще более слепо, проявляли не меньшую ожесточенность. Возмущенные поведением Парижа, вернее его политически активной части, секций, Коммуны, Якобинского клуба, народных обществ, они готовят контрнаступление. 10 мая Конвент перебрался из Манежа во дворец Тюильри. Изящный и пышный зал бывшего королевского театра с помощью драпировок, деревянных столбов, гипсовых статуй преобразился. Продолговатый зал длиной сорок два метра, шириной в десять, а высотой — в одиннадцать стал скучным унылым помещением, которому суждено было стать ареной еще небывалых по ожесточенности страстей. Люди, затеявшие это переселение, стремились сделать Конвент менее доступным для толпы, чем Манеж, слишком открытый со всех сторон. В действительности это не спасло никого. Именно из этого зала многим депутатам придется проделать путь к эшафоту. Теперь жирондисты начали здесь последние битвы.

18 мая они переходят в наступление. Его начал Гюаде, адвокат из Бордо, как и Верньо, хотя и не такой блестящий оратор. Считалось, что он зато более серьезен и солиден. Гюаде потребовал свергнуть парижские городские власти, «анархистские и жадные до власти и денег». Конкретно он требовал замены муниципалитета председателями секций. На случай роспуска Конвента его роль будут выполнять заместители депутатов, которые должны собраться в Бурже.

Здесь все неясно, странно и необъяснимо, кроме ненависти жирондистов к Парижу. Конвент никто не собирался распускать, кроме особенно неистовых «бешеных». Неясно также, будут ли председатели секций более послушными Жиронде? А если среди них окажется большинство из санкюлотов? Находчивый и гибкий Барер, еще колебавшийся между жирондистами и монтаньярами, отверг смутный план Гюаде и вместо него предложил избрать Комиссию двенадцати, которая проверила бы деятельность парижских властей. В состав комиссии вошли одни жирондисты.

Наступление Жиронды просто выдохлось бы, если бы случай не дал комиссии желанного повода для действий. 19 мая два полицейских чиновника Марино и Мишель выдвинули сногсшибательный план: тайно похитить два десятка самых видных жирондистов, в укромном месте прикончить их, а потом распустить слух, что они эмигрировали! Великолепный материал давал также в своей газете «Пер Дюшен» Эбер. Почти в каждом майском номере появлялись призывы вроде, например, такого: «Огонь тлеет под пеплом, и бомба вот-вот взорвется. Бриссотианцы, роландисты, скоро зазвучит набат свободы, и час вашей смерти пробьет. Те, кто уничтожил королевскую власть, сумеют истребить интриганов и предателей».

Вечером 24 мая Комиссия двенадцати начинает действовать: выписывается ордер на арест Эбера, Варле, Добсана, Марино и Мишеля. Все парижские секции подчинялись контролю Комиссии, и начиналось расследование их деятельности.

Реакция последовала немедленно. Секции непрерывно заседают, идут бурные споры, вносятся предложения одно другого воинственнее и непримиримее. 25 мая к Конвенту устремляются возмущенные представители секций. Трибуны для публики в новом помещении специально построили так, чтобы народ был подальше от депутатов. Но сегодня они грозят рухнуть под тяжестью переполнивших их людей.

Делегация Коммуны гневно протестует против преступления Комиссии двенадцати, арестовавшей заместителя прокурора Коммуны Эбера. Возмущение вполне обоснованное…

Но председательствующий жирондист Ипар словно взрывается. Этот южанин из Прованса вообще отличался склонностью к громким и эффектным фразам. На этот раз он в состоянии яростного экстаза.

«Если когда-либо Конвент будет унижен, если когда-либо одно из этих восстаний, которые после 10 марта возобновлялись беспрерывно и о которых муниципалитет уведомляет нас в последнюю очередь (слева возмущенный шум, справа — аплодисменты)… если в результате этих постоянно возобновляющихся восстаний случится так, что на национальное представительство будет совершено покушение, то я вам заявляю от имени Франции… (слева крики: «Нет!», справа: «Говорите от имени Франции!»).

Я вам заявляю от имени всей Франции: Париж будет уничтожен; вскоре на берегах Сены будут разыскивать то место, где был этот город!»

В зале неописуемый шум. Еще бы, ведь жирондист почти буквально повторил угрозу герцога Брауншвейгского! Крики сливаются в сплошной рев.

Шум смолкает только тогда, когда на трибуну поднимается Дантон. Уж он-то сумеет ответить на наглую угрозу со своим громовым красноречием! И вдруг Дантон начинает говорить нечто такое, что на него совсем не похоже. Он уговаривает, рассеивает недоразумение: «Зачем предполагать, что когда-нибудь на берегах Сены будут тщетно разыскивать то место, где был Париж? Совсем не подобают председателю подобные настроения! Он должен выступать только с утешительными идеями… Даже среди лучших граждан встречаются люди слишком запальчивые… Объединимся же!»