25 сентября Конвент извещен об этих неудачах и о том, что они явились результатом неумелого руководства Ронсена. Критикуют Комитет общественного спасения. Еще раньше многие говорили, что он главным образом занят укреплением своей власти и пренебрегает ведением войны. Затем с трибуны зачитывают письмо двух монтаньяров, близких к Робеспьеру, посланных с миссией в Северную армию. Письмо — грозный обвинительный акт о некомпетентности военного министерства. Армии не получают ни продовольствия, ни одежды, ни опытных офицеров. Выяснилось, что численность армии оказалась на 40 тысяч человек меньше официальной цифры.
Дантонист Тюрио, еще 20 сентября вышедший из Комитета общественного спасения, резко осудил всю его деятельность: «Теперь стараются внушить по всей Республике, что она не сможет существовать, если на все должности не будут назначены кровожадные люди… Надо остановить этот буйный поток, влекущий нас к варварству».
Комитет обвиняют в превышении власти, в тирании, в неспособности, в бездеятельности. Конвент сопровождает эту критику аплодисментами и выбирает в его состав депутата Бриеза, еще недавно находившегося с миссией в Северной армии. Комитет уже идет ко дну, когда Робеспьер взрывается. Все назначения даже в менее значительные комитеты Конвента теперь осуществляются только с его ведома. И вообще Неподкупный решительно отвергает всякую критику.
«В то время, — говорит он, — когда Комитет дни и ночи занят решением важнейших дел родины, вам вероломно преподносят доносы… Нас обвиняют в том, что мы ничего не делаем; но подумали ли вы о нашем положении? Нам приходится управлять одиннадцатью армиями, нести на себе бремя наступления всей Европы, разоблачать повсюду предателей, эмиссаров, подкупленных золотом иностранных держав, следить за непокорными администраторами и карать их, повсюду устранять препятствия и помехи к выполнению наиболее разумных мер; бороться со всеми тиранами, устранять всех заговорщиков, всех тех, кто представляет некогда могущественную своим богатством и своими интригами касту».
Робеспьер преображается. Маленький, скромный, скрывающий близорукие глаза за зелеными очками, он превращается в грозного обвинителя «доносчиков». Так он называет критиков Комитета. «Этот день принес Питту, — говорит он, — больше чем три победы. На самом деле, на какой успех он может рассчитывать? Ему нужно уничтожить национальное правительство, учрежденное Конвентом, разъединить нас, растерзать нас нашими же руками». Робеспьер откровенно намекает, что критики — агенты жирондистов: «Я напоминаю, что враждебная нам партия не мертва, что, даже находясь в тюремных камерах, она составляет заговоры, что змеи болота еще не раздавлены. Те, кто постоянно протестует здесь или вне этих стен, против лиц, возглавляющих правительство, сами показали, что у них нет гражданских добродетелей, и проявили свою низость».
Но, сурово предупреждает Робеспьер, «это не пройдет для вас безнаказанно… В Комитет поступают доносы на самих доносчиков; из обвинителей, какими они являются в настоящее время, они вскоре станут обвиняемыми». А затем следует суровый ультиматум, который обрушивается на головы депутатов Конвента как нож гильотины. Робеспьер требует либо безграничного доверия, либо его Комитет уходит в отставку:
«Я думаю, следовательно, что, если правительство не пользуется безграничным доверием и не состоит из лиц, достойных этого доверия, родина погибла. Я требую, чтобы Комитет общественного спасения был обновлен».
Неподкупный проявил себя блестящим тактиком. Он знает, Франция в отчаянном положении. На фронтах, в Вандее, в Лионе, Марселе, Тулоне — всюду смертельная опасность. Франция дошла до последней черты. Смена правительства? Но кто его заменит? Оппозиция Комитету стихийна, неорганизованна, разнородна. В Париже санкюлоты угрожают посягнуть на собственность. Что, если этот наглый Эбер приведет санкюлотов к Конвенту? Что, если Анрио опять расставит вокруг него пушки? Робеспьер уже сумел показать, что он способен железной рукой карать демагогов и анархистов вроде Жака Ру, посаженного в тюрьму еще 5 сентября, или его друга Варле, арестованного 18-го. Конвент капитулирует и подчиняется Робеспьеру, этому щуплому человечку, изводившему всех своими бесконечными речами-проповедями о добродетели. Это все же менее опасно, чем торжество буйных санкюлотов! Бедный Марат, как он мечтал о диктаторе! Не дожил он до осуществления заветного желания. Вот он, диктатор! Правда, именно Робеспьера Друг народа считал непригодным для такой роли…