Монтаньяры

11 ноября на эшафот взошел Жан-Сильвен Байи, академик, астроном, друг Франклина, первый мэр Парижа, первый председатель Национального собрания. На известной картине, написанной по наброскам Давида одним из его учеников, изображающей клятву в Зале для игры в мяч, 19 июня 1789 года, он, взобравшись на стол, зачитывает текст клятвы, вызывая восторг депутатов. Теперь он должен понести кару за расстрел на Марсовом поле 17 июля 1791 года. «Ты дрожишь, Байи», — сказали ему у гильотины. «Это от холода, друг мой», — отвечал старик, олицетворявший уже бесконечно далекую либерально-буржуазную революцию. Жертвой гильотины стал и другой ее крупный деятель — Антуан Барнав. «И это моя награда», — с горечью произнес он на эшафоте. Такова логика Революции. Она идет вперед по пути самоотрицания. Террор явился крайним средством такого развития.

Казни в Париже поражали громкими именами своих жертв. Однако наиболее ожесточенные формы террор приобретает в провинции, особенно в Вандее. Если в Париже на смерть посылают политических противников, не совершивших преступления в прямом смысле, то там явных роялистских мятежников, взятых с оружием в руках. И они первыми встали на путь чудовищной жестокости, вынудив Конвент предписать беспощадные меры. Невежественные, фанатичные крестьяне свято верили, что их жестокость угодна богу. И они изощрялись, придумывая самые мучительные пытки и казни, как будто мало было просто смерти: раненым выкалывали глаза, отрубали конечности, пленным набивали рот порохом и взрывали. Расправы начинались уже на поле сражения, когда победа явно склонялась к одной из сторон, и происходила просто поголовная бойня.

Вожделенной целью мятежников был город Нант, который пытались захватить любой ценой. В начале осени, когда на Севере еще не выиграно сражение при Ваттиньи, в Париже больше всего боялись английского второго фронта на Западе. Тогда в Нант и направили комиссара Конвента Жана-Батиста Каррье. Даже «снисходительные» требовали от него решительных мер. Эро де Сешель писал ему: «Мы получим возможность стать человечными, когда победим».

Каррье — эбертист, но в отличие от Эбера или Ронсена человек неподкупный, близкий к строгому фанатику Бийо-Варенну. Этот высокий, худой, болезненный человек отличался неуравновешенным характером. Он говорил, что его хотят использовать, чтобы потом им пожертвовать. Комитет общественного спасения потребовал от него самых беспощадных действий. В переполненных тюрьмах Нанта начался тиф. Среди местных республиканцев одни предлагали постепенно выпускать из тюрем заключенных, другие требовали: «Бандитов в воду». Так, что не Каррье придумал массовые потопления в Луаре. Заключенных связанными грузили на баржи и на середине реки по ночам топили. Каррье писал в Конвент: «Какой могучий революционный поток эта Луара». Несколько тысяч жертв унес поток.

Жестокой каре подвергли крупнейший после Парижа город Лион. После того как 9 октября в результате тяжелой осады республиканцы взяли мятежный город, Конвент принял чудовищный декрет: «Город Лион будет разрушен… Название «Лион» будет вычеркнуто из списка городов республики; совокупность оставшихся домов будет носить отныне название «Освобожденная коммуна». На развалинах Лиона будет воздвигнута колонна с надписью: «Лион вел войну против свободы — Лиона больше нет».

Сначала комиссаром Конвента в Лионе действовал Кутон. При нем казнили 113 видных мятежников. Декрет о разрушении Лиона Кутон выполнил символически: он стукнул по одному из домов молотком и провозгласил: «Тебя карает закон!»

Такая снисходительность возмутила крайних террористов, и в Лион направили члена Комитета общественного спасения Колло д'Эрбуа и депутата-монтаньяра Фуше. Они начинают по-настоящему разрушать город, взрывают и разбирают лучшие здания. Колло писал в Париж: «Мы разрушаем пушечными выстрелами и взрывами мин столько, сколько это возможно».

Начались массовые казни. За три месяца приговорили к смерти 1665 человек. Гильотина не успевала рубить головы. Тогда Колло и Фуше проявили изобретательность. Обреченных связывали группами по 50, 100, даже по 200 человек и стреляли из пушек картечью по этим стонущим скоплениям живой плоти. Добивали саблями, выстрелами или закапывали живьем.

Колло д'Эрбуа решал и социальные проблемы крупнейшего промышленного города, где было много рабочих. Он писал Робеспьеру, что у рабочих нет собственности и поэтому они не дорожат республикой, что «нужно уволить, эвакуировать сто тысяч лиц, работающих на фабриках всю жизнь… Они всегда были угнетены и бедны, чем и доказывается, что они не сочувствовали революции. Рассеяв их среди свободных людей, им можно внушить надлежащие чувства».

Левый монтаньяр Колло д'Эрбуа прекрасно «почувствовал» буржуазный характер Революции и занял вполне определенную классовую позицию, не отягощенную демагогическими утопиями на тему братства и добродетели. Еще более цинично, хотя и без всяких фраз, использовали репрессии те монтаньяры, которых Энгельс называл «шайкой прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре».