Монтенегро

Перспектива покинуть прекрасный корабль и искать маловероятное спасение на земле не вселяла уверенности. Всех охватили мрачные предчувствия.

— Что будем делать? — спросил чуть позже растерянный старший помощник.

— Сражаться.

— Это с нашими-то двумя несчастными кулевринами?

— Мы погибнем!

— Да неужто?

Но не стоило принимать эти слова в шутку. Когда начало темнеть, донья Мариана Монтенегро приказала капитану встать на якорь милях в шести и погасить огни.

Темнота и духота ночи, привычная для этих широт, не принесла успокоения, и боцман решил выдать дополнительную порцию рома.

Предстояло хладнокровно оценить положение, но никому не нравилась мысль застрять посреди огромного континента, и даже первая радость от появления Сьенфуэгоса теперь поутихла.

Подробный рассказ канарца о тех опасностях и лишениях, что он пережил за эти годы, вселял еще больший страх в людей, не боящихся моря, но неспособных противостоять свирепым дикарям, непроходимой сельве и похожим на зеленые тени индейцам с отравленными стрелами.

— И куда мы пойдем? — послышался ропот. — Кто придет нам на помощь, даже если мы сможем добраться до берега? Мы проторчим тут многие годы, а ни один корабль так и не появится.

— Давайте попробуем застать их врасплох, — предложил свой безрассудный план Бонифасио Кабрера. — Думаю, если напасть ночью...

— Считаешь их полными идиотами? — перебил Луис де Торрес. — Да они только этого и ждут! И кто будет воевать? Мы же не солдаты, в отличие от них.

— Тогда попробуем проплыть под прикрытием темноты... — хромой бросил вопросительный взгляд на капитана Соленого. — Какие у нас шансы пройти незамеченными?

— Никаких, — честно ответил тот.

— Как вы можете быть так уверены?

— Если попытаемся плыть по проливу ночью, то скорее всего разобьемся.

— У вас есть идея получше?

— Нет.

Ни у него, ни у кого-либо другого не было других идей кроме как сражаться или сбежать, и оба варианта никуда не годились, никто не верил, что «Чудо» оправдает свое имя и вдруг обретет крылья.

Дотащить корабль до моря по берегу тоже было невозможно — не говоря уже о том, что у них не было средств, чтобы пятьдесят миль тянуть такой тяжелый корабль, подобный маневр тут же заметили бы враги.

Рассвет застал Сьенфуэгоса и донью Мариану у кормового окна, они наблюдали, как тени сопротивляются беспощадному солнцу, и не прекращали размышлять над проблемой, у которой, казалось, нет решения.

— Как же это несправедливо! — вздыхала немка, поглаживая рыжую гриву канарца, лежащую у нее на коленях. — Как же это несправедливо: пережить столько несчастий, преодолеть столько преград, и вот теперь, когда мы наконец-то снова вместе, надо же было такому случиться!

Канарец, давно уже привыкший к тому, что судьба не прекращает над ним глумиться и оставляет в покое лишь ненадолго, воспринимал всё спокойнее, ведь для него возвращение на континент было бы не более чем очередным этапом бесконечных скитаний.

Однако он понимал, что в этом случае он взваливает на свои плечи непосильное бремя, ведь если он прекрасно знал, как здесь выжить, то теперь пришлось бы заботиться о других людях, и это его беспокоило — с той незабываемой ночи в бухте прошло всего три недели, и он еще не привык к новой роли и к тому, что теперь его жизнь кардинально изменится.

Канарца смущал его новый облик «цивилизованного» человека, он часто просыпался в тревоге и долго не мог осознать, что спит на широкой кровати рядом с прекрасной женщиной и вопреки своей воле превратился в непререкаемого главу большой семьи.

Сьенфуэгос привык решать конкретные проблемы: как найти еду и ночлег и уберечься от свирепых дикарей, и часто скучал по тем временам, совсем еще недавним, когда чувствовал себя самым свободным человеком на земле, полностью отрешенным от всего, поскольку даже чувства и воспоминания со временем поблекли.

Но сейчас он обнаружил, что вдруг обзавелся обязанностями, и это спутало все привычные схемы поведения, за восемь лет ставшие почти инстинктами, не нуждающимися в долгих размышлениях.

Голод, жажда и опасность... Всё его существование свелось именно к этому, словно Сьенфуэгос стал еще одним зверем среди прочих, и он использовал хитрость либо силу, чтобы дожить до нового дня, но не имел причин для ненависти, любви, грусти или радости.

Необходимость выжить стирает все чувства, и если это длится долго, то человеческое сердце черствеет, приходит момент, когда оно уже воспринимает любую проблему кроме необходимости дышать как несущественную.

Сьенфуэгос несомненно нуждался в долгой адаптации к новому образу жизни, Ингрид Грасс это понимала и старалась вести его по извилистой тропке к цивилизации, как слепого, к которому постепенно возвращается зрение.

Сьенфуэгоса смущали даже разговоры окружающих на испанском, как будто он не мог понять, о чем они говорят. Ему претили понимающие улыбки моряков, и часто охватывало чувство, что его считают не более чем голым дикарем.

— Я не нравлюсь твоим людям, — вздохнул он.