Монтигомо - Ястребиный коготь

— Папиросы кончились, — я солидно кашлянул, боясь, как бы он не подумал, что меня стесняет присутствие девочки. На самом деле я не курил.

— Пойдем до нас, — сказал Саша, — тут недалеко, за углом. У меня там залежался табачишко.

— Ай-я-яй! — Девочка зацокала языком. — Несчастные курилки! Вот заболеете туберкулезом!

— Не твоя забота! — прорычал Саша.

— Тетя Нюша! — громко крикнула девочка. — Ваш племянник идет с Сашкой курить!

Саша стремительно наклонился, подхватил камень и метнул его в зеленый забор. Светлые косы подскочили и скрылись.

— Такая эта Валька противная девчонка, — говорил он мне по дороге. — Мать у нее учительница, так она тоже всех учит. Я с ней раньше в одной школе учился. Ты из Москвы?

— Из Москвы.

— А у нас сейчас горячка в ремесленном. Конец года, вздохнуть некогда. Я на слесаря учусь. А ты?

— Семилетку кончил.

— Как с отметками?

— Да ничего, — сказал я и, стараясь придать голосу равнодушный тон, прибавил: — Считаюсь отличником…

— Это хорошо, — вздохнул Саша, — а вот как у меня будет — еще неизвестно. С русским у меня, понимаешь, не идет дело.

Он сбегал домой и вынес на улицу коробку с табаком.

— Закуривай. Тебя как зовут?

— Виктор.

— А меня Сашка. Постой, ты что же табак рассыпаешь? Крутить не умеешь. Эх ты, парень! Привык московские курить. Давай-ка я тебе сделаю.

Он ловко скрутил мне папиросу и дал прикурить. Я втянул горький дым, задохнулся и закашлялся.

— Ядовитый табачишко? — спросил Саша сочувственно. — Оно, конечно, с непривычки трудно: крепкий — вырви глаз! А ты, если не привык, не мучайся, брось!

Я немедленно последовал его совету и затоптал папиросу. Потом мы посидели немного на скамейке, беседуя о всякой всячине. От табачного дыма меня подташнивало, и я то и дело сплевывал на дорогу.

— Ты рыбу ловить любишь? — спросил Саша.

— Люблю…

— Хочешь, в выходной на Березину пойдем? Вот такие окуни ловятся!

— Пойдем, — согласился я и сплюнул.

— Удочки у меня есть. Да ты что все плюешься?

— Так просто, — сказал я и снова сплюнул.

— Только встать до зорьки надо. На зорьке здорово клюет!

— Ладно, — сказал я и опять сплюнул.

Наконец я услышал, что тетя Нюша зовет меня пить чай, попрощался с Сашей и побежал полоскать рот.

…Стол стоял под яблоней у открытого окна, из которого в сад потоком лился электрический свет. Он широким квадратом ложился на землю, отсекая у сумрака часть грядки с нежно-розовыми цветами, блестел в начищенном самоваре и терялся наверху, в темной зелени ветвей, усыпанных завязью яблок. Мошки и бабочки кружились в полосе света.

Мама сидела перед столом в кресле, бледная, но счастливая, с улыбкой на лице, и говорила тете Нюше, которая обкладывала ее со всех сторон подушками:

— Ну, что ты, Нюшенька, в самом деле… я уже совсем хорошо себя чувствую.

— А ты слушайся и не бунтуй! — ласково ворчала тетя Нюша, низенькая, круглая, с такими быстрыми движениями, что за ними трудно было уследить. — Леня, Принеси-ка еще из спальни мою шаль.

Дядя Леня послушно ушел за шалью. Был он до такой степени не похож на свою жену — очень высокий, сутуловатый и медлительный, — что когда они стояли рядом, невольно делалось весело.

— Садись, Витюша, — сказала тетя Нюша, указывая мне место и стремительно подставляя тарелку с вареными яйцами, вазочку с маслом и дымящуюся кулебяку.

— Тетя Нюша, — взмолился я, — какой же это чай? Это. целый ужин! А мы уже ужинали!

— Это еще что такое! — рассердилась тетя Нюша. — Вы что, сговорились бунтовать? Ешь и не рассуждай!

— Ты, братец, со своим уставом в чужой монастырь не суйся, — сказал дядя Леня, набрасывая шаль на маму. Он добродушно рассмеялся: большой острый кадык задвигался на его длинной шее.

Я вздохнул и принялся за еду. И не пожалел: кулебяка просто таяла во рту.

Вокруг было удивительно тихо, тоненько пел на столе самовар, ароматный дымок от него сливался с запахом цветов и едва уловимым запахом хвои, приносимым ветерком от недалекого леса. Черный жук прогудел в воздухе и шлепнулся на белую скатерть.

— Как хорошо! — прошептала мама, и глаза ее заблестели. — Правда, Витюша?

— Угу, — промычал я, прожевывая кулебяку. — Тетя Нюша, смотри, жук в варенье лезет!

— Экий нахал! — сказала тетя Нюша, сбрасывая жука на стол. — На чужой каравай рот не разевай. Тебя еще здесь не хватало! Прямо как Гитлер!

Я рассмеялся. Дядя Леня качнул головой:

— Не нравится мне, что Гитлер, свои войска к нашей границе стягивает.

— Как? — слабо ахнула мама. — Неужели стягивает? Я пока болела, совсем газет не читала… Да что ж ему у нас надо? Ведь сколько стран уже ограбил!

— А иной собаке бывает все мало, — сказал дядя Леня.

— Да ну тебя, Леня! — махнула на него полной рукой тетя Нюша. — У нас же с Германией договор есть.

— А если сунется — дадим по зубам! — стукнул я кулаком по столу.

Дядя Леня басисто рассмеялся:

— Правильно, Витюша! По зубам дадим, если сунется! Это ему не Франция!