Монумент

Брадберн лежал на столе в кухне Кобариса. Он был бледен как мел, его трясло. Кобарис вздохнул. Он не надеялся спасти пациенту руку. Похоже, там не осталось и половины целых связок. А уж что касается суставов… Одним словом, Брадберну здорово не повезло. Кобарис намеревался примотать руку ему к боку, и может быть – может быть – связки срастутся. Но откровенно сказать, Кобарис в этом сомневался. Он предполагал, что вариантов в данном случае два: либо рука загниет, начнется заражение крови, и Брадберн умрет – либо рука просто отсохнет и будет болтаться как плеть…

Кобарис поднес к губам Брадберна чашку с коньяком.

– Выпей, – сказал он, – это облегчит боль. И успокоит тебя.

– Я не желаю успокаиваться! – крикнул Брадберн. – Я хочу только мести! – Однако коньяк все же выпил.

Рука Брадберна лежала у него на груди. Кобарис прикоснулся к запястью, намереваясь вытянуть пострадавшую конечность вдоль тела, но не тут-то было. Брадберн взвыл дурным голосом, и Кобарис в испуге отскочил от пациента, словно его рука превратилась в ядовитую змею.

– Дай мне еще коньяка, – простонал Брадберн. – Это невыносимо!

– Придется потерпеть, – пробормотал Кобарис. – Я ничего не смогу поделать, если ты будешь дергаться и рыдать, как истеричная девка.

– Больно, мать твою!

– Я бы сказал: неудивительно. – Кобарис, вздохнув, взял со стола бутыль. Янтарная жидкость внутри была двадцатилетней выдержки. Редкий и дорогой коньяк, ласкающий язык и нёбо, словно райский нектар… И вот: приходится бездарно тратить его на человека, который не в состоянии оценить напиток по достоинству. Кобарис все же наполнил чашку и поднес ее к губам Брадберна.

Тот сделал большой глоток и закашлялся.

– Чума на них! Будь они прокляты, эти шлюшьи дети – барочники! Все они одинаковы! Долбаные похотливые скоты! Ненавижу!

– Надо понимать, тот человек, что соблазнил твою жену, – барочник?

– Ну да, – буркнул Брадберн. – И мужик, который его защищал, – тоже. Чисто животное. Свиное рыло! Пропойца! Он выглядел так, будто его самого недавно исколошматили. Все лицо в синяках, в ссадинах. Жаль, что его только избили, а не прикончили. Следовало бы… Дай еще коньяку, Кобарис.

Кобарис со вздохом взялся за бутылку.

– Скотина, – не унимался Брадберн. – Мерзкая скотина! Быдло! Одежда вся в грязи, в крови, воняет потом… Типичный хатфолец. Они там все такие – немытые деревенщины…

– Хатфолец? – переспросил Кобарис.

– Да, да, – буркнул Брадберн. – Дай коньяку. Мне…

– Как ты узнал, что он из Хатфола? – Кобарис насторожился. – Он тебе сказал?

– Нуда, а ты как думал? – съязвил Брадберн. – Мы очень мило побеседовали, прежде чем он меня изувечил.

– Я серьезно! – рявкнул Кобарис, схватив Брадберна за запястье. Тот вскрикнул.

– Что ты делаешь? Рехнулся?! Пусти!

– Отвечай на вопрос, – нетерпеливо сказал Кобарис.

– У него был хатфолский акцент, – прохрипел Брадберн. – Такой картавый. Его ни с чем не спутаешь…

Кобарис отпустил запястье.

– Говоришь, он здоровяк?

– Выше меня на целую ладонь и широкий, как амбарная дверь.

– И весь в синяках, да? Словно его здорово поколотили?

– Сколько можно повторять одно и то же?! Да, да, да! А теперь смилуйся наконец: дай еще коньяку!

Кобарис не слушал его. Накинув плащ, он выскочил из дома и чуть ли не бегом пустился по темным улочкам Белхейда в сторону кабака. Нырнув в общую залу, он прямиком направился к стойке.

Кабатчик поднял взгляд.

– Что случилось, отец Ко…

– Тише, – перебил Кобарис. Кабатчик удивленно заморгал.

– Просто налей мне чашку баскирианского красного, – пробормотал толстяк, проводя рукой по голому черепу. Он украдкой огляделся по сторонам. – Скажи-ка мне, – обратился он к кабатчику, принимая из его рук чашу с вином, – здесь ведь недавно была драка, так? Брадберн сильно пострадал. У него рука вывернута…

– Я все видел, – кивнул кабатчик. – Он поправится?

– Вряд ли, – буркнул Кобарис, хватая чашку. – А где человек, с которым он дрался?

– Пошел наверх вместе с… – начал кабатчик и внезапно осекся. Незаметно взяв Кобариса за руку, он кивнул в сторону лестницы.

В залу спускался высокий, широкоплечий человек с распухшим от синяков лицом. Кобарис смерил его внимательным цепким взглядом. Затем повернулся и направился к выходу.

– Э… А деньги? – сказал кабатчик. – Вы же не заплатили.

– Потом! – Кобарис махнул рукой и опрометью высочил на улицу.

Он вернулся домой. Брадберн все еще лежал на кухонном столе. Он ухитрился достать бутыль с коньяком и присосался к ней, как младенец к материнской груди. Но даже эта потеря не огорчила Кобариса. Он взбежал по лестнице на второй этаж и вихрем ворвался в свой кабинет. Схватив четвертушку пергамента, Кобарис принялся писать. Он спешил. Перо плясало в его пальцах, царапая пергамент и разбрызгивая чернила. Кобарис выругался и судорожно скомкал записку. Взяв новый лист, он начал заново – на сей раз помедленнее.