Монументальная пропаганда

— Чепуха! — немедленно опроверг генерал. — Откуда рябой? Почему рябой? Я бы каждому, кто такое говорит, просто не знаю что б сделал. У него было хорошее, мужественное русское лицо.

— Но он был все-таки грузинской национальности, — сочла нужным уточнить Аглая.

— Ну да, — сказал генерал, — это конечно. Но лицо было русское.

Выпили еще немного, и Федор Федорович стал показывать Аглае альбомы с фотографиями, частично выцветшими. Снимки были, в основном, обыкновенные, семейные. С женой после свадьбы. На велосипедной прогулке. На пляже. Первый сын. Сын и дочь. Трое детей. Дети маленькие. Дети большие. Патриотическая деятельность Федора Федоровича была отражена в отдельном альбоме. На первой странице фотография последнего времени во весь рост в полной военной форме, в фуражке, с лампасами и орденами. Дальше в форме и в штатском, участие во всевозможных церемониях. Выступление перед выпускниками артиллерийского училища. Встреча ветеранов на Мамаевом кургане. Вручение Федору Федоровичу ордена, грамоты, опять ордена. С маршалом Чуйковым, с маршалом Баграмяном. Встреча ветеранов 9 Мая у Большого театра. Еще раз у Большого театра. И вдруг — он с Брежневым. После рассказа о Сталине Брежнев волнения не вызвал, но все же было интересно.

— А что это вы ему вручаете? — спросила Аглая.

— Удостоверение почетного председателя нашего клуба ветеранов. А это, видите, я со знаменем этим. Не видели его развернутое? Сейчас покажу.

Он вынул знамя из чехла, развернул и прошел с ним перед Аглаей строевым шагом взад и вперед, показывая, как он приблизительно входил с ним в Берлин. Аглая попыталась, но не могла представить себе, как можно было таким образом входить в город во время тяжелого боя.

— Но ведь вы уже были командиром дивизии, — напомнила Аглая. — Вы же не могли прямо сами со знаменем…

— Да что вы говорите! — жарко возразил Федор Федорович. — Вы даже не можете себе вообразить, какой я был человек. Молодой… Ну как молодой? Когда война кончилась, мне было тридцать шесть лет, а уже дивизией командовал, меня солдаты батей звали. Но горячий я был, ой-ей-ей. Все норовил вперед выскочить. И со знаменем… А как же… А однажды в бою знаменосца ранило, и он стал падать. Я думаю, если знамя выронит, то на личный состав это как же морально подействует? И тогда я, понимаете, — он опять загорелся, задергался, — выскочил вперед, выхватил знамя и… — и стал рассказывать сцену, очень похожую на ту, что Аглая совсем недавно видела в каком-то кинофильме.

Аглая посмотрела на часы. Было около двенадцати. Она поднялась.

— Пожалуй, мне пора.

— Подождите, — остановил ее Бурдалаков.

Она посмотрела на него вопросительно.

— Забыл вам показать, — сказал Бурдалаков и из ящика письменного стола достал продолговатый предмет, который оказался кинжалом в серебряных ножнах. — Вот. Это мне в Самтредиа мой фронтовой друг генерал Шалико Курашвили подарил. Изготовлен в начале XIX века и был преподнесен генералу Александру Петровичу Ермолову. Помните, был такой завоеватель Кавказа?

Кинжал был прямой с желобком посредине и золотой рукоятью, концом которой была голова тигра с рубиновыми глазами, а по лезвию его шла черненая надпись, которую Аглая, прищурившись, осилила без очков:

— «Друга спасет врага паразит», — прочла она громко и посмотрела на генерала. — Что это значит?

— Сам думаю, — развел руками Федор Федорович, — и не могу понять. И Шалико не знает. Загадка какая-то, да и все. Так мы, значит, завтра утром, как всегда, у входа.

— Хорошо, — сказала Аглая с легким разочарованием. Федор Федорович проводил Аглаю до ее двери.

Глава 14

Завтра опять бегали, ели, гуляли, вечером он привел ее к себе допивать «Изабеллу» и показал альбом с газетными материалами, где были несколько интервью с ним, три большие статьи и огромное количество маленьких вырезок. Одна из статей называлась: «Мирные будни героя войны», другая: «На подступах», третья: «Никто не забыт, ничто не забыто» — воспоминания генерала о погибших товарищах, в том числе и о Сереге Жукове. Но в основном это были заметки о разных парадах, собраниях, митингах, приемах и других торжественных церемониях, участником которых был генерал Бурдалаков, где его фамилия стояла в ряду с другими, иногда важными и громкими.

…Сидели, пили вино, вспоминали войну, говорили о болезнях, о нарушении природного равновесия, о молодежи, которая ведет себя распущенно: по улицам ходят в обнимку, в шортах и сарафанах, на пляже купаются в одежде настолько условной, что уже можно и вообще догола раздеться.

— А за границей, — сказал Федор Федорович, — вообще есть такие пляжи, где мужчины и женщины, совсем друг друга не стесняясь, купаются в чем мамаша родила.

Говоря об этом, он морщился и плевался.

И вот наконец наступил момент, к которому неизбежно подвели Аглаю и генерала их отношения. Генерал как бы невзначай положил ей руку на колено, а сам повернул голову в другую сторону. Она вздрогнула, замерла и повернула голову в противоположную сторону.

— А погоды, — сказал генерал, — тоже теперь стали чем далее, тем более аномальные.