Монументальная пропаганда

Как выразился однажды Адмирал, Россия — такая страна, где очень много говорят о покаянии, но редко кто может просто сказать «извините». Мне его высказывание всегда приходит на ум, когда я вспоминаю возвращение в Долгов Марка Семеновича Шубкина. Или, вернее сказать, попытку возвращения. С тех пор, как произошли у нас в стране благоприятные перемены, многие эмигранты, и особенно люди искусства, стали возвращаться на родину. Вот и Шубкин собрался. Причем, не в Москву, как другие, а в Долгов. Потому что, как он говорил (и правильно), Москва — не Россия. А он имел похвальное намерение вернуться именно в Россию. Читатель может себе представить, какое это было событие. Возможно, в столице оно было бы рядовым, а в районном городе это было очень большое событие. Шубкин еще в Иерусалиме чемоданы складывал, а уже весь Долгов гудел. Встречать реэмигранта приготовилась целая делегация во главе, конечно, с Владом Распадовым. Тот хотя в свое время и написал о Шубкине что-то нехорошее, но прошло время, старое подзабылось, а сам Шубкин скорее всего той статьи вообще не читал. Да и кому было встречать Шубкина, как не Распадову. Все-таки он был к тому времени в данной округе самым крупным и авторитетным литератором. С ним накануне будто бы лично говорил глава Долговской администрации Коротышкин. Тот самый, который работал когда-то в КГБ. Но за минувшие годы многие люди пересмотрели свои прежние убеждения, а Коротышкин вообще стал демократом и твердым антикоммунистом. Он охотно и сам пошел бы встречать известного писателя, автора прославленного «Лесоповала», но надвигались новые выборы, коммунисты рвались к власти, надо было непременно дать им отпор. В общем, не оказалось у Коротышкина времени. Да к тому же, как он сказал Распадову, устраивать Шубкину официальную встречу было бы слишком. Если, мол, мы будем каждому уехавшему еще пышные встречи устраивать, то нам больше нечего делать будет, как встречать этих уехавших. Так он сказал Распадову, видимо, опасаясь, что уехавшие прямо тучами повалят в это захолустье, между тем как уехавших из Долгова было всего два: сам Шубкин и Антонина. Но хотя встреча ожидалась не совсем официальная, народ кое-какой к станции подвалил. Я как раз был в то время в Долгове и тоже пошел встречать знаменитого иностранца. На перроне собрались многие. Местная интеллигенция. Педагогический коллектив детского дома. И кое-кто из бывших воспитанников. «Долговский вестник» прислал своего корреспондента, и из областного телевидения репортер с оператором прикатили. День был солнечный, ясный. На деревьях трещали скворцы, пахло разогретыми шпалами и вареной картошкой с укропом. Это местные бабки вышли к приходу поезда со своим всегдашним товаром: картошкой, пирожками, воблой и солеными огурцами.

Поезд немного запаздывал. Поэтому все начали нервничать. А я вспомнил тот случай, когда Шубкина арестовали прямо на перроне. «Какой, — думал я, для него будет приятный контраст». Наконец кто-то крикнул: «Идет!». Все напряглись и замерли. Поезд приближался. Не так картинно, как раньше. Раньше это же было событие! Паровоз «Иосиф Сталин» врывался на станцию, окутанный клубами пара! Как он пыхтел, как он блестел! А тут что? Маленький, замурзанный, убогого вида электровозик свистнул тонким фальцетом и втащил на станцию шестнадцать вагонов с такой легкостью, как будто они были игрушечные. И на площадке вагона номер четыре все увидели Шубкина. Правда, не сразу его узнали. С большой седой бородой он был похож уже не на Ленина, а на Карла Маркса или кого-то из библейских пророков. Он одной рукой держался за поручень, а другой приветствовал встречавших. А из-за него высовывалась и широко улыбалась Антонина. Ее голова была туго повязана белым шелковым платком. Платок этот был вроде ни к чему, и я только потом узнал его назначение. Оказывается, Антонина в Израиле приняла иудаизм, строго держалась новой веры, стригла голову наголо и покрывала ее платком. А Марк Семенович оставался в православии. И вот они, подъезжая, машут руками, встречающие тоже машут и что-то выкрикивают, а некоторые женщины даже прикладывают платочки к глазам.

Шубкин спустился на перрон, а за ним Антонина с двумя чемоданами. Люди сразу их окружили, обнимали, целовали, совали цветы. С букетом из трех алых гвоздик приблизился к приехавшему и критик Распадов. Но сразу не вручил цветы, а переложил их из правой руки в левую, а правую поднял, призывая всех помолчать. И произнес свою историческую, в некотором смысле, речь.