Монументы Марса

— Так знайте же — я не только нашел биоволны мозга, но и научился их улавливать. Уже есть приемник биоволн.

Биоволн не существует, уверял Траубе, который все знает. Это все равно что построить вечный двигатель.

— Калерия Петровна, — продолжал Суслин, не смущаясь отсутствием энтузиазма, — вы мне не верите? Мне никто не верил, куда более знающие люди, чем вы. Я выйду отсюда и все вам покажу. Вы знаете, что я ушел из техникума, потому что пришло время для последнего наступления? Я почти написал статью, короткую, три страницы на машинке. Этого достаточно.

— И земная слава?

— Ах, как вы злопамятны! Черт с ней, с земной славой! Хотя я от нее не намерен отказываться. Знаете, куда я пойду первым делом? К академику Чхеидзе. Три года он терпел мою лабораторию. А ведь я сам от него ушел. Озлился и ушел. Я приду к нему и скажу: по справедливости вы должны стать моим соавтором.

Гадкий утенок. И почему она никак не может разглядеть в нем лебедя?

— А ваш приемник? — спросила она. — Вы его покажете Чхеидзе?

— Я его покажу вам. Вы будете первая, кто его увидит в работе. И тогда вы мне поверите.

Когда Суслин провожал Леру к лестничной площадке, шагая с преувеличенной осторожностью сердечника, он остановился у телефона-автомата и строго спросил:

— Вы двухкопеечные монеты принесли? Мне их много надо. Штук пять.

Лера высыпала ему на ладонь кучку монеток, и он быстро сжал пальцы, словно поймал муху.

Лера попрощалась с ним. Не выпуская монет, он протянул ей кулачок.

— Погодите, вы же главного не знаете, — сказал он вдруг. — Мой приемник работает. Всегда работает. И пока я был здесь, он тоже работал. Это очень смешно. И он настроен на биоволны моего мозга. Их можно определять, как отпечатки пальцев. Вы придете, когда меня будут выписывать?

— Обязательно.

— Это самое главное. Важно, чтобы я на обратном пути не попал под машину. Понимаете?

— Нет.

Суслин вдруг подмигнул ей.

— Неужели не поняли? Мой приемник соединен с металлическим ящиком, в котором хранятся все мои работы, все расчеты — все. Если мой мозг прекращает посылать биоволны, включается цепь, это элементарно, и в ящике все сгорает. Я бы умер, и не осталось бы ни строчки. А впрочем, никто бы не стал их искать. Только об этом никому ни слова. Я вам доверяю.

И он почти игриво погрозил ей пальцем.

Ну и дурак, бормотала про себя Лера, спускаясь по лестнице, ну и дурак. Господи, какой он весь изломанный!

— Девушка! — остановил ее гулкий бас.

— Вы меня?

Ее догонял объемистый врач с черным каракулем волос вокруг блестящей лысины.

— Это вы навещали Суслина?

— Да, — сказала Лера.

— Где же вы раньше были?

— Я только два дня назад узнала, что он здесь.

Лера чувствовала себя смертельно виноватой.

Врач схватил ее за руку.

— Поймите меня правильно, — ворковал он, не без удовольствия разминая в руках пальцы Леры. — Суслин — моя гордость. Восемь минут клинической смерти.

— А он мне ничего не сказал…

— Он и сам этого не знает. При его нервном состоянии, бесчисленных комплексах и маниях… я бы никогда не осмелился. Когда-нибудь потом, когда он будет вне опасности, мы порадуемся вместе. Восемь минут — и никаких последствий.

Этот разговор тут же вылетел из памяти. Впрочем, этому было вполне прозаическое объяснение. Лерин взгляд упал на настенные круглые часы. А часы показывали половину восьмого. Дома голодные Олег и Мишка, которые не представляют, куда девалась их жена и мать. А ведь она должна еще купить чего-нибудь на ужин.

Навестить Суслина Лера не собралась, но обещание встретить при выписке выполнила. Даже успела купить букет сирени, чем привела Суслина в полную растерянность, потому что он совершенно не представлял, что положено делать с букетом, некоторое время держал его как веник, словно намеревался подмести им вестибюль больницы, потом вернул его Лере и успокоился. Он был явно взволнован, и в этом не было ничего удивительного.

В такси он спросил:

— А вы знаете, не исключено, что я побывал на том свете.

Он уколол Леру настороженным взглядом.

«Какая я дура! — Гулкий бас доктора зазвучал в ушах. — Ведь Суслин был восемь минут мертв. И если железный ящик не плод его тщеславного воображения — все сгорело! А сейчас он увидит, и в его состоянии… Ну что делать? Везти его обратно в больницу?»

— Ничего страшного, — услышала Лера свой собственный жизнерадостный голос. — Вы же живы. Восстановить куда проще, чем изобретать вновь…

— Вы же ничего не понимаете!

У двери он сунул ей в руку ключ, сказав:

— Мне вредно волноваться.

Дверь отворилась. Не раздеваясь, он бросился в единственную комнату, помесь неустроенного холостяцкого логова и лаборатории, опрокинул стул, откинул локтями руки Леры, старавшейся его удержать или поддержать, и ринулся к приборам, громоздившимся на длинном, во всю стену, столе. Он долго возился с задвижками и запорами черного ящика, из которого, подобно разноцветным червякам, лезли во все стороны провода. Время ощутимо замедлило ход, и Лере казалось, что он уже никогда не сможет этот ящик открыть — и лучше бы, чтобы не смог, потому что она понимала, что, если Суслин не сумасшедший, в ящике ничего нет.