Монументы Марса

Мое первоначальное предположение, что веранда с резными колоннами принадлежит дворцу царя Чанзитты, блистательно подтвердилось на следующий же день, когда в середине сеанса вдали заклубилась пыль и из облака ее вылетели всадники, загарцевали у ступенек. Стражники выпрямились, приподняли копья. К веранде приблизился слон с окованными медью бивнями. На спине его под золотым зонтом сидел нестарый человек с крупными чертами лица. Я узнал его. По статуе, которую столько раз видел в полутемном центральном зале храма Ананда. Художник был правдив, изобразив царя именно таким. Теперь уже не оставалось никакого сомнения, что матерью царя действительно, как уверяли хроники, была индианка.

— Вот, — сказал я тогда. — Я был прав. Хроникам надо верить именно в деталях, которые нельзя объяснить поздними политическими соображениями.

— Кто это? — спросил Тайк.

— Царь Чанзитта, — удивился я. — Это же видно.

— Профессор, вы великолепны, — сказал капитан. — Разумеется, это царь Чанзитта, знакомый всем нам с детства.

Царя неотступно сопровождал первосвященник, личность также хорошо известная по хроникам, Шин Арахан, сморщенный, благостный старец. Старец не последовал во дворец за царем, а принялся давать какие-то ценные указания архитектору Ананды, даже рисовал арки тростью в пыли.

В тот же день мы видели, как надсмотрщики избивали бамбуковыми палками провинившихся в чем-то рабочих. Зрелище было жутким, казалось, что крики людей сквозь века и миллиарды километров проникают в лабораторию. Через две минуты вся станция уже знала о происходящем, в зал набились физики, электронщики, монтажники, и их оценка происходящего была настолько резка, что мне стало стыдно за средневековую Бирму, и, может, поэтому я сказал, когда угас экран:

— Разумеется, если показать крестовые походы или опричников Ивана Грозного, никто бы из вас не возмутился.

— Не расстраивайтесь, профессор, — ответил мне за всех капитан. — Бывало куда хуже. За этим не стоит даже углубляться на тысячу лет в прошлое. Но нам пришлось увидеть именно Бирму. И мы не можем войти в экран и схватить надсмотрщика за руку.

На следующий день на песке, там, где проходила экзекуция, были видны бурые пятна крови. К концу сеанса поднялся ветер и занес их пылью.

Жизнь моих далеких предков была тяжела, грязна и жестока. Золотой век хроник и легенд не выдержал испытания. И тем удивительнее казался храм Ананда, совершенный, легкий, благородный, призванный на века прославить Паганское государство. Он гордо возносился над страданиями маленьких людей и становился памятником им, все-таки не зря проведшим на земле отведенные годы.

У старика, что нес воду в первый день, была дочь. Дочь эту знали все на станции, и беспокойные физики, приходившие повидаться с ней, держали пари, появится она сегодня или нет.

Дочь (а может быть, внучка) старика была невысока ростом, тонка и гибка, как речной тростник. Ее черные волосы были собраны в пучок на затылке и украшены мелкими белыми цветами. Кожа ее была цветом как тиковое дерево, глаза подобны горным озерам. Не пытайтесь упрекнуть меня в романтическом преувеличении — именно такой я ее помню, именно такие сравнения пришли на ум, когда я впервые разглядел ее. И если я, старый человек, говорю о девушке столь приподнятым слогом, то о молодежи и говорить нечего. Лишь Сильвия была недовольна. Она глядела на Тайка. А Тайк глядел на паганскую девушку.

Как-то я нечаянно подслушал разговор Сильвии Хо с Тайком.

— Все, что мы видим, подобно спектаклю, — сказала Сильвия. — Ты чувствуешь это, Тайк?

— Ты хочешь сказать, что это все придумано?

— Почти. Этого нет.

— Но они реальны. И мы не знаем, что случится с ними завтра.

— Нет, знаем. Профессор знает. Эти люди умерли почти тысячу лет назад. Остался только храм.

— Нет, они реальны. Отсюда, со станции, мы видим их живыми.

— Они умерли тысячу лет назад.

— Посмотри, как она улыбается.

— Она тебя никогда не увидит.

— Зато я ее вижу.

— Но она умерла тысячу лет назад! Нельзя влюбиться в несуществующего человека.

— Что за чепуха, Сильвия. С чего ты взяла, что я влюбился?

— Иначе бы ты не защищал ее.

— Я ее и не защищаю.

— Ты хотел бы, чтобы она была сегодня.

— Хотел бы.

— Сумасшедший…

Я сидел в кресле, не замеченный ими. Я улыбнулся, когда Сильвия убежала по коридору, прижимая к груди папку с рисунками и фотографиями обитателей паганской эры. Тайк вернулся к пульту и принялся копаться в схемах, насвистывая что-то печальное. Он был подобен человеку, полюбившему Нефертити — запечатленный в камне прекрасный момент далекого прошлого.