Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 1

Из этих пояснений постепенно, со временем, выросло множество толкований, первичные, истинные значение и смысл которых были в конечном итоге забыты или затерялись в несоответствиях, неточностях и противоречиях. Когда на них совсем перестали обращать внимание и философия пала до состояния простого нагромождения определений и формул, ее язык сам по себе стал во много раз более сложной символической системой; шаря в темноте, она с тех пор безуспешно пытается охватить и отобразить предметно абстрактные идеи, которые невыразимы по своей сути. Ибо со словом дела обстоят точно так же, как и со зримым символом: сказать его кому-либо – не значит сообщить ему тот же смысл, который в это слово вкладывали вы; исходя из этого, религия, как и философия, в значительной степени превратилась в бесконечную дискуссию о значении и смысле слов. Наиболее абстрактное отображение Бога, которое может обеспечить человеческий язык, – это знак или символ, замещающий собой нечто пребывающее вне нашего понимания и не более верный и соответствующий действительности, чем, например, образы Осириса и Исиды или их имена, он лишь менее ярко и чувственно выражен. Избежать чувственного выражения чего-либо мы можем, лишь опустившись до однозначного и абсолютного отрицания. Задавшись целью дать определение духа, мы в итоге всех трудов приходим лишь к тому утверждению, что дух – это то, что не есть материя. То есть дух – это дух.

Всего лишь один пример символизма слов укажет вам одно из направлений масонских изысканий. В Английском Уставе можно прочесть следующую фразу: «Клянусь всегда умалчивать (hail), скрывать (conceal) и никогда не открывать (never to reveal)…»; и еще в Катехизисе: «В.: "Я умолчу" (I hail);

О.: "Я скрою" (I conceal)».

А общее недопонимание этой фразы происходит из-за наложения на ритуальное общеупотребительного: "From whence do you hail?” («Из какого рода Вы происходите?»).

Но в нашем случае данное слово в действительности изначально выглядело как "hele”, от древнеанглийского "hoelan (helan)” – «покрывать, прятать, скрывать». На латынь этот глагол переводился как "legere”, т. е. «покрывать, крыть (крышу)». В суссекском диалекте слово "heal” в значении «крыть крышу» общеупотребительно; на западе Англии кровельщиков называют "healers”. Следовательно, наше "hail” здесь означает «скрывать, покрывать, умалчивать». Язык – тоже символ, и его слова могут быть так же неправильно поняты или истолкованы, как и визуальные символы.

Со временем символизм всегда усложнялся; все силы небесные воспроизводились сами по себе на Земле, пока не сплелась целая паутина аллегорий и вымысла, отчасти по милости Царственного Искусства, отчасти в силу людских невежественности и суеверий; и эту паутину человеческому разуму с его ограниченными возможностями к объяснению уже никогда не суждено распутать. Даже иудейский теизм не выдержал испытания символизмом и поклонением образу; последние же, вероятно, были заимствованы, у более древних религиозных концепций и из других, более отсталых, областей Азии. Поклонение великому семитскому Богу Элю, или Алсу, и его символическому отображению в Самодостаточном Иегове не было отдано на откуп поэтическому или изобразительному языку. Священнослужители были монотеистами, народ – идолопоклонником.

Существует ряд опасностей, неотделимых от символизма, которые представляют собой впечатляющий урок, если учесть, что подобному же риску мы подвергаемся, пользуясь самим языком. Воображение, призванное на помощь рассудку, либо полностью занимает его место, либо оставляет его, беспомощного, опутав своими сетями. Имена, присваиваемые вещам, начинают путать с ними самими; средства путают с целью; вариант толкования – с его объектом; а символ захватывает власть над независимым разумом, принимая обличье разнообразных истин и личностей. Возможно, это и необходимый, но уж очень опасный путь к Богу, на котором многие, как утверждает Плутарх, «путая знак с обозначаемой вещью, впали в сожаления достойные суеверия, в то время как другие, избежав этой крайности, ударились в не менее отвратительные безверие и атеизм».

Именно через Мистерии, говорит Цицерон, мы постигли первые жизненные принципы, откуда следует, что термин «инициация» глубоко обоснован и продуман; они не только учат нас более честной и счастливой жизни, но и смягчают душащую боль смерти надеждой на лучшую жизнь после нее.