Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 3

Он также не может не быть вечен во времени. Не было такой секунды, еще задолго до того, как впервые загорелись звезды, когда бы Его не было. В самых отдаленных частях небесного свода, в районе пояса Ориона, среди невидимых для невооруженного глаза миллионов, населяющих квадратный дюйм известняка, Он был всегда, точно так же, как есть сейчас. Он в каждой мельчайшей, неразличимой и даже невообразимой доле секунды, равно как и во всем необъятном Времени, в вечности до и в вечности после; Его Здесь сорасположено со всем Пространством, и Его Сейчас современно всему Времени.

Во всем этом пространстве и во все это время Его бытие распространяется повсеместно, оно неделимо и воздействует на всё повсюду и одинаково; Бог беспределен, совершенен, всемогущ, мудр, справедлив, исполнен любви и свят. Его бытие есть непрестанная деятельность, творение, а посему – Его самоотдача этому миру. Бытие этого мира, в сущности, есть становление, состояние постоянного творения и поддержания жизни. Так сейчас, и так было неисчислимые и невообразимые миллионы миллиардов лет назад.

Все это философия, неизбежное стремление человеческого разума строить умозаключения. Это не столько мнение Кольриджа или Канта, сколько их учение: это не то, о чем они догадывались, но то, что они знали.

В силу того, что Бог пребывает вечно и повсеместно в этом мире, мы и говорим, что этот мир есть Откровение Бога, и его бытие есть отражение Бытия Божия. Бог воплощен для нас в трудах Своих. Многосторонние процессы, протекающие во Вселенной, суть различные образы Его действия, и все материальные вещи пребывают в нерушимой связи с Ним. Все растет, и движется, и существует в Нем, через Него, и только так. Стоит Ему покинуть пространство, занимаемое в материальном мире той или иной вещью – и она перестает существовать. Стоит Ему «забрать» какое-либо одно из Своих свойств из сферы той или иной материальной вещи – и она перестает существовать. В каждом живет Его частица. Он живет во всех и во всем, но Он превыше всех и всего.

Неспособность мифологической религии стать философией не препятствует слиянию философии с религией истинной. Философия, или, скорее, предмет ее исследования – Божественный порядок устройства Вселенной – это разумный указатель, в котором мысль нуждается на пути следования религиозному чувству; исследуя реальные взаимоотношения между вещами конечными, она вырабатывает постоянно совершенствующуюся и исправляемую меру совершенного закона – Евангелия Любви и Свободы, средства практической реализации религиозного духа Откровения. Она устанавливает закон, определяя его условия; она направляет дух на пути улучшения жизни и обретения счастья. Если религия неизменна, наука тоже никак не может продвигаться вперед в полном одиночестве; а если обе они постоянно прогрессируют, их интересы и цели неизменно более или менее совпадают. Аристотель первым показал, что религия может основываться на разуме, однако заложенный им фундамент был чересчур непрочным. Бэкон, даровав философии определенную цель и метод, одновременно заложил ее более прочный, саморасширяющийся фундамент. Мы принуждены смотреть на мир глазами материальных существ, возможности и способности которых ограниченны; и поскольку окружающие нас ограничения постоянны, мы имеем право придавать им практическую силу законов, в исследовании и применении которых, вероятно, и состоит явно бесконечный процесс интеллектуального и нравственного прогресса, вдохновленного и одухотворенного религиозным чувством. Часто святыми провозглашали тех, кто бравировал презрением к философии и философам, однако в тупик заходит любая вера и неправильное направление приобретает всякое чувство, если в их основе не лежит некое знание, по своим количеству и качеству способное очистить первую и придать благое направление второму.

Наука состоит из разумных выводов личного человеческого опыта ученых, подтвержденных опытом всех остальных людей. Это не раз и навсегда установленная система, не могущая быть пересмотренной и исправленной, но вечно развивающееся промежуточное звено между невежеством и мудростью; отчасти это понимал Платон, полагавший непосредственной целью философии обретение счастья, а ее побудительным мотивом – высший тип любви. Наука познавала и объединяла все истинно достойное в обеих старинных школах мыслителей: героической (то есть системе действий и усилий) и мистической (то есть теории духовного созерцания).

«Внимайте мне, – писал Гален, – как гласу элевсинского Иерофанта, и верьте, что изучение природы есть Мистерия не менее великая, чем его Мистерии, и оно также способно раскрыть мудрость и силу Великого Творца. Их [Мистерий] уроки и представления были темны, а наши-ясны и однозначны».