Признание в совершении проступка влечет за собой подтверждение недопустимости действия, нарушение некоего морального признака или социальной нормы. В некоторых из вышеописанных случаях, однако, не совсем ясно, как эти правонарушители понимают природу своих социальных преступлений. Они могут видеть негативные последствия своих действий, опираясь на то, как реагируют на них другие люди, начиная с житейских разговоров в духе сериала «Отчаянные домохозяйки» и кончая протестами внутри и за пределами страны, как это было с президентами Клинтоном и Бушем. К чему принуждает нас лингвистическая аналогия, так это к переоценке сущности этого знания и той степени доступа к основополагающим принципам, организующим это знание, которую мы, будучи зрелыми людьми, достигли. Когда мы судим действия других или оцениваем свои собственные действия, что мы знаем о природе наших суждений? Достаточно ли наших объяснений для полного описания тех принципов, которые управляют тем, что мы говорим, и тем, что мы делаем, в моральной сфере?
Если лингвистические аргументы справедливы в отношении морали, мы должны игнорировать то, что, с точки зрения описания поведения, оказывается очевидным при поверхностном рассмотрении, и обратиться к более глубинному уровню, на котором находятся коды способности к моральному суждению. То, что мы видим, с позиции морального поведения и оправдания, вероятнее всего, является слабой реализацией способности к мо ральному суждению. Причина проста: в промежутке между расчетом, который интуитивные суждения производят о морально допустимых действиях и наших реальных действиях и оправда ниях, находится много различных этапов, которые соответствуют множеству различных психологических процессов, в том чис ле таких, которые затрагивают эмоции, память, внимание, восприятие и убеждение.
Когда люди пытаются объяснить свои моральные суждения они часто ошеломлены, обращаясь к интуитивным ощущения или противоречивым мнениям. Некоторые, например Хайдт утверждают, что такая растерянность возникает потому, что мы рассуждаем не об этих моральных дилеммах, а скорее высказы ваем интуитивные озарения на основе неосознанных эмоций что присуще созданию Юма. Для Хайдта создание Юма — н; первом месте, а создание Канта выполняет функцию моральной очищения, давая рациональное объяснение сделанному суждению.
Я не сомневаюсь, что наши эмоции и способность к рассужде нию, основанному на принципах, играют некоторую роль в на ших моральных суждениях. Но то, что минимально требуете; для этих обоих процессов, прежде чем они смогут вынести мо ральный вердикт, это оценка причин и последствий действия Обе системы нуждаются в том, чтобы создание Ролза вышло н; первый план и провело структурный анализ. Я также предлагая что-нибудь гораздо более убедительное, чем это минимально» дополнение. Создание Ролза, возможно, является важнейшее системой для вынесения морального вердикта, а создания Юм; и Канта следуют за ним под его воздействием. Так или иначе я еще не привел достаточного количества данных, чтобы выно сить решение о более сильной версии. Эти данные будут пред ставлены в двух разделах: первый — обсуждение развития чело века и второй — обсуждение его эволюции.
Для того чтобы заранее обосновать эти данные, рассмотрим еще раз проблему трамвайного вагона. Используя те факты которые мы наблюдаем, анализируя внешнюю сторону примера с вагоном, мы обнаруживаем и устанавливаем важные психологические факторы, которые являются частью глубинной структуры психики и, в конечном счете, отвечают за то, почему мы оцениваем некоторые действия как допустимые, а некоторые — как запрещенные[153]. Мы также можем увидеть некоторую интересную динамику понятий обязательных, допустимых и запрещенных суждений.
А.Если действие допустимо, то оно потенциально обязательно, но не запрещено.
Б. Если действие обязательно, то оно допустимо и не запрещено.
В.Если действие запрещено, то оно не является ни допустимым, ни обязательным.