Моралите

Этот уход Алчности застал нас настолько врасплох, что мы никак не могли сообразить, что делать дальше. Затем Род Человеческий опомнился и задал вопрос, который должен был задать Мартин:

Кто мальчика принес сюда с рассветом?
Причины, Истина, ты боле не таи,
Скажи нам, почему тут пятого нашли?

Стивен извлек урок из своих вчерашних ошибок, и ответ у него был уже готов.

— Когда Истина глаголет, человек да не возразит, — сказал он. — Его схватили и принесли сюда из-за кошеля.

— Тот, кто меня убил, хотел, чтобы обвинили Ткача, — сказал Томас Уэллс своим писклявым голосом. — То был Монах.

Теперь Тобиасу надлежало уйти, быстро переодеться в короткий плащ и шляпу с перьями Вестника, а затем вернуться с известием, что Монах повешен. И он уже направился к каморке, но застыл на месте, потому что оттуда появился Мартин, все еще в красном плаще, но теперь еще и в поистине ужасной маске Гордости, тоже красной, исключая изгибающиеся линии рта и страшные морщины между бровями, которые красятся в черный цвет.

Он сделал знак Тобиасу поторопиться, затем прошел вперед между нами и раскинул руки на высоте плеч ладонями вверх, в жесте, которые делают Фигуры, когда представляются зрителям. Несколько мгновений он сохранял эту позу и молчал, повернув маску к сидящему Лорду и управляющему позади него. Он давал Тобиасу время переодеться. Никто из нас не шелохнулся. Я стоял рядом с Соломинкой и слышал испуганный шорох его дыхания в отверстии маски Убийства. Затем Мартин начал свое описание:

Гордыня я, как это видно всем.
Дерзнет ли кто винить меня в обмане?
Что мне духовные и что миряне…

Теперь вперед выбежал Вестник в шляпе с перьями.

— Почтенные, — сказал он. — Я пришел к вам с новостью. Монах мертв, его повесили.

Поспешно — ибо хоть к этому мы были готовы — мы попытались заполнить пустое пространство движениями и вопросами. Из-за такой поспешности часто двое заговаривали одновременно, а наши движения были торопливыми и неуклюжими, наши тела заслоняли друг друга от смотрящих. Нарушениями гармонии и игрою невпопад назвал бы это Мартин. Но мы теперь понятия не имели, куда ведет Игра, мы тонули в ней, нам приходилось выхватывать слова из воздуха, как утопающие ловят его ртом.

Гордыня медленно шествовала через все пространство, вытягивая шею и делая жесты королевского величия и торжествующего триумфатора, проходя между нами, будто наводящий ужас незнакомец. Соломинка сделал последнее усилие спасти нас и Игру, следуя тому, на чем мы согласились завершить представление. Он снял маску Убийства, и под ярким париком его лицо выглядело бледным и испуганным. Но он продолжал придерживаться своей роли, зная, как знали мы все, что лишь как комедианты, низкое отребье, недостойное гнева Лорда, мы еще можем отделаться только плетьми. Вот почему Соломинка старался семенить и поводить плечами как мог лучше. И это ему удалось. Он не обращал внимания на Гордость, все еще расхаживавшую и жестикулировавшую у него за спиной. На середине, лицом к двум наблюдающим, он исполнил свою пантомиму немоты, указывая на себя ладонями, повернутыми внутрь, указывая на свою немощь, покачивая жалостливо головой. В эти мгновения он молил за нас всех. Потом он выпрямился, откинул голову и заговорил в рифму, чтобы закончить Игру:

Правосудностью мне мой язык возвращен,
Повешен Монах, ибо был уличен.
Пусть я в темнице, но легче мне стало,
Правосудность невинность мою показала.

Он, я думаю, собирался сделать поклон, и мы все поклонились бы, но Мартин не дал нам времени. Теперь он вышел вперед сквозь нас, шипя — но не по-змеиному, звук был более грубым, тем, который рождается на крепко стиснутых зубах. Потом он повернулся к нам, подняв правую руку в жесте сдерживания. Спина его была повернута к наблюдающим.

— Конец создает Гордость, а не Правосудность, — сказал он. — Или вы думаете, что Гордость стерпит конец, сотворенный без нее, когда она старшая среди всех? — Говоря это, он под заслоном своего тела сделал нам знак мольбы.

Мы встали позади него полукругом, все еще послушные — хотя и пребывали в полном смятении — великому правилу комедиантов не заслонять того, кто говорит. Мы впали в полную растерянность, потому что он оглушил наши умы и отобрал наши роли, но мы все еще оставались в ловушке Игры, как и в ловушке этой угрюмой комнаты, потому что для нас настоящих не было иного места, кроме тени виселицы. Иллюзия в иллюзии, но рассудку вопреки мы цеплялись за нее. Пока Соломинка оставался немой женщиной, а Прыгун оставался Томасом Уэллсом, а я оставался Добрым Советником, нас нельзя было вытащить отсюда и повесить.